Jealousy at Your Doorstep
Переводчик: Seraphim Braginsky
Автор: PetiteNiku
Оригинал: archiveofourown.org/works/12755358
Фэндом: Yuri!!! on Ice
Пэйринг или персонажи: Виктор/Юри
Рейтинг: PG-13
Направленность: слеш
Жанры: Романтика, Юмор, ER (Established Relationship)
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: Виктор ревнует, а некоторым работникам сферы услуг следовало бы запомнить, что пялиться на чужих мужей нехорошо.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/6183775


— Мистер Никифоров, — на пороге стоит женщина с приклеенной улыбкой. — Как поживаете?

Виктор в свою очередь натягивает царственную улыбку для прессы и СМИ:

— Кацуки-Никифоров, если позволите.

Она игнорирует его и вьется из стороны в сторону, стараясь со своего места заглянуть ему за спину.

— А где же Юри?

Улыбка Виктора не дрогнула.

— И что же заставило вас искать моего дорогого мужа Юри?

— Для него посылка, — с фальшивой улыбкой отвечает почтальонша, вытаскивая из сумки маленькую коробочку.

— Ну, я мог бы взять это…

— Он должен расписаться.

— С каких пор…

— Новый порядок.

Улыбка Виктора становится ледяной.

— Конечно.

Он зовет Юри своим самым сладким и томным голосом. И продолжает улыбаться. Почтальонша улыбается в ответ.

Когда Юри появляется за плечом Виктора, женщина средних лет говорит «привет!». Слишком громко.

Юри вежливо улыбается:

— Добрый день, Люсия.

— О, Юри, зачем так официально! — ее голос становится еще выше. — Ты знаешь, что можешь называть меня просто Люси.

Виктор закатывает глаза как бы говоря «Совсем отчаялась, да?».

Юри замечает посылку и ухмыляется.

— Это для меня?

Почтальонша кивает и продолжает пялиться на Юри масляным взглядом.

— Только если ты дашь свой автограф.

Виктор в этот момент бросает на женщину ледяные взгляды. У него буквально зудит под кожей от желания захлопнуть дверь перед ее лицом. Он смотрит, как она намеренно касается руки Юри, протягивая ему планшет.

О, да.

— Ты ждал посылку, Юри? — Виктор вторгается в его личное пространство, как только тот заканчивает подписывать бумаги, и женщина передает ему коробку. Он закидывает руку на плечо Юри так, чтоб было видно сияющее обручальное кольцо.

— Я не ожидал, что она придет так скоро, — Кацуки смотрит на посылку и хмурится. Там не было ни имени отправителя, ни домашнего адреса. Только на обороте наклейка с надписью «От Вашего Тайного Поклонника».

Странно. Любопытство было сильнее Юри. Он начинает открывать упаковку, не обращая внимания на две пары глаз, с нетерпением ждущих его реакции.

Виктор заглядывает через плечо Юри и видит черное кружево за секунду до того, как Юри издает писк и захлопывает крышку. Виктор, сузив глаза, смотрит на почтальоншу, но та возвращает ему холодный взгляд со знающей ухмылкой.

— Э-это должно быть ошибка! — заикается Юри. — Я-я не…

— Вообще-то, Юри…

— Ох! — Виктор обрывает почтальоншу с наигранным вздохом и притягивает мужа поближе. — Ты меня поймал, solnyshko!

— Что?! — Юри немного ерзает в его объятьях, чтоб дать ему смущенный и в тоже время несколько вызывающий взгляд. Они оба, кажется, забыли о почтальонше, мнущейся у порога.

— Я купил это для тебя, — Виктор целует Юри в лоб и неохотно выпускает его руку. — Ты знаешь, как я восхищаюсь твоим телом, miliy.

Почтальонша таращиться на Виктора. Тот копирует ее улыбку, выводя круги на спине Юри, пока тот стоит в прострации, постепенно краснея все сильнее.

— П-подожди… Но это... ?! — Юри качает головой в недоумении. — Почему это?

— Считай это… — Виктор наклоняется ниже и почти мурлычет, — Подарком на годовщину.

На самом деле их годовщина через пару месяцев. Они оба знают об этом, потому что дата обведена красным сердечком в календаре. Но Виктор так же знает, как легко смущается Юри, когда Никифоров делает что-то подобное. Честно говоря, он просто ничего не может с собой поделать. А молчаливое бешенство почтальонши очень приятное зрелище.

Поэтому он продолжает.

— Lyubov, — рука Виктора скользит ниже, чтобы схватить Юри за задницу. И ему не стыдно, когда он сжимает одну половинку. — Почему бы нам не воспользоваться подарком прямо сейчас?

— Виктор, — выдыхает Юри. Его глаза расширились и он смотрит на Виктора с открытым ртом. Он не говорит почтальонше ни слова, прежде чем захлопнуть входную дверь и прижать к ней Виктора.

Виктор убеждается, что его стоны хорошо слышны снаружи.

@темы: переводы, фанфик, Виктор/Юри, пидоры на льду/yuri on ice, Яой (слеш)

---

non stop
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Гилберт/Иван(Пруссия/Россия)
Рейтинг: R
Направленность: слеш
Жанры: Ангст, Исторические эпохи, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие, Изнасилование
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: Гилберт никогда не мог вовремя остановиться. И не вовремя тоже. [ликвидация Пруссии!]
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/6177122


Гилберт — адреналиновый наркоман.

Он был им, когда и слов-то таких не знали.

Он всегда стремится взять от жизни все, урвать до последнего куска, если надо, выгрызть зубами, вырвать с корнем, выхлебать чужую кровь из рваной раны. Жадно, жестоко, до последнего глотка. До последнего вздоха.

Он всегда торопится. Жить, любить, ненавидеть. Воевать. Воевать — особенно. Как будто ему вечно мало крови, мало чужих криков и боли. И своих тоже. Будто он боится побледнеть, растаять, выцвести, как акварельный набросок, если на него плеснуть воды. А потому стремится снова замазать все красным.

Гилберт знает, что он жадный.

Он одержимый. Больной. Проклятый.

Ему не нужна причина, чтобы быть таким. Но причина находится сама.

Он бешеный сам по себе, но когда дело касается Ивана, его не то что заносит на поворотах, ему начисто отбивает всякие тормоза. Внутри просыпается что-то звериное, колкое, страшное. Рычит, пузырится, хрипит. Возьми, убей, разорви, подчини. Трахни.

Гилберт делает все это. Причем примерно в таком же порядке.

Он думает, что хотел бы остановиться. Или не хотел.

Какая разница, думает он, глядя в чужие глаза, ненавидящие и злые.

Какая разница, когда он может вот так просто держать чужие изломанные запястья и брать, брать, брать то, что хочется.

Какая разница, что вместо страсти только боль, оголенный провод боли — на пике удовольствие и страдание почти неразличимы на чужом лице.

Какая разница — если ты мой?

Победителей ведь не судят? Да?

Гилберт всегда жил так, будто опаздывал на собственные похороны. Будто у него впереди не вереница бессмертных пустых лет нелюдского существования, а короткая жизнь сгорающей бабочки. Это восхитительное ощущение клинка у горла, нависшего над ним беспощадного фатума. Смерть-смерть-смерть.

Гилберт хохочет, пока не получает тяжелым солдатским сапогом под дых. Он хрипит надсадно, как раненый зверь, но продолжает скулить и выть от злорадной отчаянной радости, которую можно испытать разве что глядя на разорванного на части врага.

Сейчас разорвут его. Колесуют, растащат на куски. А потом его гниющую плоть будут неаккуратно пришивать белыми нитками. Польскому выродку понравится.

А вот Иван точно не захочет больше чувствовать в себе хоть какую-то его часть. Эта грязная, мерзкая и похабная мысль заставляет его снова оскалиться и поднять голову. Какая разница… да?

Когда его ставят на колени, он улыбается разбитыми губами, на которых еще не высохли кровь и пепел.

Это конец.

Он знает. Заслужил.

Он жил ради этого момента.

Бессмертие — это надругательство над жизнью.

Величие цементируется лишь смертью.

Когда ему зачитывают приговор, он только ухмыляется, видя отблески гнева, отвращения и боли в чужих глазах. Он нарочно не смотрит на своих «победителей», лишь Брагинского находит взглядом и, изломав губы в кривом оскале, шепчет едва слышно:

«увидимся, дорогуша»

(он правда хочет, чтобы это звучало нежно)

Гилберт никогда не мог остановиться.

И сейчас не собирался.

Когда спускаешься в ад, главное не оглядываться.


Примечания:
Хэй, что-то давно я не писал поток сознания.
Если кто не понял, это была ликвидация Пруссии. Я ПруРушник уже 7(!) лет, но пишу на эту тему впервые. Когда-то это должно было случиться.
Мне нравится на самом деле писать такого Гилберта. Злого и отчаянного. Это в какой-то мере очень канонично, если рассматривать Пруссию как страну, особенно во время WWII и последующей ликвидации. В общем, я написал, что хотел и как хотел, спасибо, что прочитали х)

@темы: фанфик, Моя писанина, Пруссия/Россия, Яой (слеш), Hetalia Axis Powers

---

Новая часть перевода по ТГ!

pale grey; paper face
Автор: spidersrorg
Переводчик: Seraphim Braginsky
Оригинал: archiveofourown.org/works/2530175/chapters/5623...
Фэндом: Tokyo Ghoul
Пэйринг или персонажи: Цукияма Шу/Канеки Кен(Сасаки Хайсе)
Рейтинг: R
Направленность: слеш
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Психология, Hurt/comfort
Предупреждения: Насилие
Размер: планируется Миди
Статус: в процессе
Саммари: Цукияма Шу видит призрака. [история о том, как сломленный смертью Канеки и потерявший интерес к жизни Цукияма встречает Сасаки Хайсе]
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5994640

Chapter 3: ghoul and goose


Пять кусочков сахара и в чашке уже образовался тошнотворно сладкий сироп. Шу наблюдал с немалой долей отвращения, как его визави превращал кофе в помои. Он поднес свой кофе к губам и глотнул (черный — единственное, что мог употреблять гуль).

Парень проглотил свою жалкую пародию на кофе с довольным лицом. Где-то внутри Шу ждал, что тот выплюнет эту жижу на стол, но это безусловно была попытка выдать желаемое за действительное. Сидящий перед ним парень пах как человек.

— Этот кофе действительно хороший, — сказал парень, мягко улыбнувшись. Шу был удивлен тем, как он вообще может чувствовать кофейный вкус после всего высыпанного туда сахара. Но, опять же, Шу не знал, каково это на вкус для человека. Но он мог предположить, что мерзкое пойло, стоящее на столе, возможно самая отвратительная вещь, которую ему доводилось пробовать. Зависть снова начала отравлять его мысли. Этот мальчишка был ходячим напоминанием обо всем, чего он не мог иметь.

— Ты пьешь абсолютно черный? Ничего себе…

У него в глазах светилось восхищение. Оно появилось в них с тех пор как они впервые встретились. Как будто он считал Шу какой-то знаменитостью. Это доставляло Цукияме легкий дискомфорт, пусть и не было неожиданностью. Обычно он наслаждался вниманием, но получать его от кого-то настолько похожего на Канеки было странно.

После их первой встречи Канеки всегда смотрел на него с подозрением. Он предполагал, что Киришима предупредила юношу держаться подальше от него. И Цукияма воспринял это как удар по своей гордости, даже если опасения не были беспочвенными.

Он жалел о своей опрометчивости. Может, если бы он подождал, Канеки бы…

Он заставил себя отбросить эти мысли. Нет смысла думать о том, что могло бы быть.

Но эти прелестные глаза, полные обожания. Шу нежно улыбнулся, заглядывая в них. Как быстро он сможет вырвать их из глазниц? Они будут вкуснее свежими или приготовленными? Он представил их текстуру, мягкий хруст роговицы… изысканное угощение. Возможно, стоит оставить их на десерт. Глаза Канеки всегда имели такой красивый цвет?

Он ощутил трепет в груди.

Но тут же спохватился.

Это не Канеки.

Всего лишь подделка.

Disgustoso.

— Да, — ответил Цукияма, возвращаясь к беседе. Его «пара» выглядела немного взволнованно, с нежным румянцем на щеках. Наверное из-за того как он смотрел на него. По сравнению с Канеки Кеном эту добычу было слишком легко поймать. Шу продолжил: — Я предпочитаю наслаждаться тонким вкусом кофейной смеси. Если я уже знаю, какой вкус у сахара и сиропа, то в чем интерес?

«Интерес» был в том, что и то и то на вкус как сточные воды.

— Это так… изысканно, — парень замолчал и сделал глоток, смущенно поглядывая на него.

Шу вспомнил, что это также смутило Канеки, когда он пригласил его на кофе в их первое, вернее сказать единственное свидание. До инцидента с платком. Он все еще хранил его в пластиковом пакете… вместе с другими платками и полотенцами, которыми Канеки вытирал пот после спарринга. Они не пахли так сильно, как кровь, но запах был свежее. Цукияма ничего больше не получит, а потому он дорожил тем, что у него было. Он больше не нюхал их. Каждый раз, когда он делал это, то ощущал тошнотворное тянущее чувство в животе, напрочь убивающее его голод. Это стало неприятным опытом, память о запахе Канеки.

Он попытался отмахнуться от этой мысли.

Цукияма вспомнил так же, что оскорбил вкус Канеки в одежде. В самом деле, одежда Канеки на их свидании была надругательством над хорошим вкусом… Создавалось ощущение, что он просто сунул руку в старый шкаф и вытащил первое попавшееся тряпье. Шу был так рад, что Канеки позволил ему одевать себя позже. Ну, по крайней мере иногда. Конечно, Канеки часто безжалостно отвергал его выбор. Большую часть времени. Может быть он носил выбранную им одежду всего три или четыре раза. Но, во всяком случае, он носил тот боевой костюм не меньше двадцати раз.

На этом свидании парень был одет не так катастрофически, как при их первой встрече, но… черная рубашка и черные брюки. Если бы не кардиган и шарф, защищающие от зимнего воздуха, могло возникнуть ощущение, что парень только что вернулся с подработки официантом. Не так плохо, как можно было ожидать, конечно, но…

Маленький самозванец мог стать мертвецом уже к вечеру, но Цукияма не собирался повторять своих ошибок.

— Не существует неправильных способов пить кофе, — мужчина выпрямился.

— М-м, да, хотя, полагаю, мне не следовало сыпать столько сахара, — парень коротко и сухо рассмеялся. — Но не отсосешь же его теперь*.

— Ты хотел сказать «уберешь»? — Переспросил Шу. Это прозвучало очень двусмысленно и он должен был убедиться, что… Цукияма подавил ухмылку. Невозможно. Не мог же он…

— Каламбур, — парень невинно улыбнулся.

Terribile.

Как бесстыдно.

— Ох, — Цукияма натянуто ухмыльнулся. Orrendo.

Он получил улыбку в ответ, которая выделила яблоки щек, мягких и округлых. Цукияма хотел вонзить в них зубы. Вероятно этот порыв был стимулирован глупой шуткой, но все же это было неизбежно для него. Они были такими милыми, сочными, нежно-розового цвета. Он представил, как вонзит в них зубы… вырвет их из черепа и они будут омыты красной влагой. Они буду чрезвычайно вкусными, если приготовить их на гриле как стейки… Шу должен был принять решение. Этот парень выглядел таким довольным собой из-за этой глупой шутки. Это было мило, но…

— Ха-ха, извини, эти шутки довольно дурацкие, — сказала его «пара», прячась за стаканчиком с кофе. — Но единственной книгой с крупным шрифтом в больничной библиотеке был сборник каламбуров, так что я увлекся. Но теперь я могу читать нормальные книги…

Мальчишка открыл рот и несколько раз прошелся пальцами сквозь свои белые вихры в смущении.

— Ох, прости, это… не стоило начинать… не совсем подходящая тема для свидания.

Он нервно поправил очки.

— Это ведь свидание, да? Я так думал…

Шу вздернул бровь, удивленный таким странным поворотом разговора, но его визави, кажется, не горел желание развивать эту тему. Цукияму не особо волновало, что он там хотел сказать, но если он болен это может повлиять на его вкус. Хотя он не пах болезнью, его запах однозначно говорил Шу, что есть его безопасно.

Мужчина потянулся через стол и убрал черно-белую челку в сторону, прежде чем прикоснуться к щеке.

— А чем еще это могло быть?

Он потонул в этом прикосновении. Как невероятно легко. Рука юноши потянулась к лицу Шу, легла на его теплую щеку. Мягкая улыбка сменилась странным выражением. Шу предпочел бы видеть его на лице Канеки Кена.

— Какие красивые слова, — с губ юноши лился голос Канеки. Звучало это гораздо резче, чем Цукияма ожидал. Почти… обвинительно. Тон не соответствующий улыбке. — Ты этим заманиваешь людей в свои сети? Или ты просто романтик?

Серые глаза сузились, а улыбка, казалось, изменилась, приобрела зловещий оттенок.

Шу опешил. Парень, которого он считал наивным дурачком, видел его насквозь. Гораздо более проницательный, чем Цукияма мог ожидать. Он рефлекторно улыбнулся и открыл рот, чтобы ответить, но его «пара» покачала головой, пресекая попытку. Шу закрыл рот.

Гнетущая тишина повисла между ними. Серые глаза вглядывались в его лицо и Цукияма чувствовал, что пальцы, покоящиеся на его щеке могут в любой момент вонзиться в него. И ему было странно приятно от этой мысли.

До этого момента двойник напоминал ему сладкого, нежного, черноволосого Канеки. До этого момента. Это было странное сочетание: белые волосы и манеры более юного Кена. Теперь он чувствовал себя так, будто перед ним снова его Канеки… нет, то есть Канеки, конечно, всегда был его, но он имел в виду того Канеки, которому он служил в качестве правой руки.

Происходящее было похоже на очередную картинку из их прошлого… Когда Канеки резко высказывался о двуличном характере Шу, даже если тот пытался быть искренним. Это всегда разбивало ему сердце. Подобные сцены оставляли Цукияму расстроенным, но он все равно лелеял эти воспоминания.

Захват пальцев ослаб. Мальчишка убрал руку Шу от своего лица и подтолкнул ее к груди мужчины, будто возвращая ему конечность.

— Ах, это было совсем пессимистично, да? Мне нравится, как ты говоришь, — исправился он, — Это очаровательно.

И он стал медленно потягивать свой сахарный напиток.

— Хотя, я задаюсь вопросом, к чему это все. Кажется, ты пытаешься чего-то добиться, — он умолк и поправил очки. — Я не знаю, чего именно.

— Возможно, пытаюсь получить второе свидание? — сказал Шу, стараясь добавить нотку юмора в свой голос. Он был даже рад, что смог сформулировать ответ, так как совсем не рассчитывал столкнуться с напряженной атмосферой. Если бы все пошло как надо, не было бы никакого второго свидания. Ну, то есть… оно было бы в сопровождении его тарелки. Романтический ужин при свечах на одного. Он улыбнулся своим мыслям. — Тебе не стоит быть таким подозрительным. Это кажется нездоровым.

Мальчишка, судя по всему, был гораздо интереснее, чем думал Цукияма.

— Я бы и сам этого хотел, — сказал юноша, издав тихий смех, и почесав пальцами затылок, покрытый короткими черными волосами. — Но мы, кажется, уже упустили возможность насладиться этим свиданием.

Они, конечно, сидели еще не очень долго, но для желудка Шу этого было достаточно. Он не мог дождаться, чтобы вонзить зубы в двойника Канеки. Но было важно выждать благоприятный момент, так как он не собирался делать этого в кофейне или в маленьком открытом дворике. Солнце все еще садилось.

— Вообще-то, — снова заговорил парень, — Я думаю, мы даже не представились.

Он закрыл рот и выдавил нервный смешок.

Шу тоже рассмеялся, но совершенно безэмоционально. Прежде он сам не понимал, но он инстинктивно избегал этого. В своих мыслях он думал о парне как о «подделке» или, когда он позволял иллюзии взять верх, как о Канеки. Давать имя этому лицу, в очках и с черно-белыми волосами, это значило разрушить его шансы быть пойманным иллюзией, признать в нем нового человека. Цукияма не хотел этого.

— В самом деле.

Он протянул парню руку для рукопожатия, хотя было немного поздно для знакомства.

— Цукияма Шу.

Его «пара» взяла руку и пожала в ответ. У него оказалась удивительно сильная хватка для такого кроткого на вид юноши.

— Сасаки Хайсе.

Цукияма чувствовал, как дым иллюзии развеивается вокруг него. Он ненавидел это.

Шу переплел их пальцы.

— В таком случае, Сасаки-кун, приятно познакомиться. Хотя, мы уже встречались.

— Ах… ну разве что мимолетно, — тихо ответил Сасаки, застенчиво отводя глаза, — Было бы шудесно** познакомится поближе?

О. Только не снова. Шу ощутил, как его внутренности скручиваются от ужаса. Такое издевательство над его именем…

Он заставил себя засмеяться. И убедился, что это прозвучало натянуто. Он надеялся, что Сасаки поймет это и перестанет подвергать Цукияму своим ужасным шуткам.

Мужчина мысленно искал темы, которые нельзя использовать для каламбуров, чтобы можно было наконец сделать вид, что ничего этого не было, и разговаривать дальше.

О, конечно. Он упомянул книги. Но если бы он начал говорить о них, то действительно стал бы похож на призрака. Как если бы напротив него сидел Канеки. Шу так сильно этого желал.

— Ты говорил, что любишь читать, Сасаки-кун?

Сасаки засветился, хотя он и до этого улыбался из-за своего идиотского каламбура.

— Ах, да, люблю. Я имею в виду, мне нравится много читать, но я не могу много читать, — сказал он, заикаясь, прежде чем замолкнуть на минуту.

Шу молчал, пытаясь побудить его собраться с мыслями.

— Я не очень много читал последние несколько месяцев, — наконец заговорил он, поглядывая на Цукияму, — Из-за моих глаз. Но сейчас я стараюсь наверстать.

— Хм, но ты много читал до этого? — спросил Шу.

Сасаки поскреб подбородок.

— Да.

Была короткая пауза, прежде чем Сасаки снова начал говорить:

— Вы когда-нибудь читали что-то, что кажется далеким воспоминанием? Что-то трудное для понимания. Как очень сильная ностальгия, как…

— Как старый друг? — оборвал его Цукияма, — Я полагаю, многие книги вызывают это ощущение. Réconfortant…

Сасаки кивнул.

— Я чувствую что-то подобное, когда смотрю на тебя, — тихо пробормотал парень, отодвигаясь назад. Он выглядел так, будто сам не уверен в своих словах.

Снова повисла тишина.

— Тебе случаем не доводилось читать произведения Такацуки Сен? — спросил Цукияма, чтобы поддержать разговор. Он ожидал, что сейчас мальчишка откроет рот и начнет говорить о символизме в «Яйце черной козы» и о своей любимой части в «Монохромной радуге», и Шу не будет отказывать себе в удовольствии утонуть в иллюзии, что перед ним Канеки, но… он опешил, когда не-Канеки сказал лишь:

— Кто?

Шу поежился от дискомфорта и глотнул кофе.

— Такацуки Сен, одна из моих любимых авторов, довольна популярна сейчас. Полагаю, ее работы… а в общем, неудивительно, что ты о ней не слышал.

— Извини, я не очень много читал, — попытался оправдаться Сасаки.

Шу нахмурил брови в замешательстве.

— Но ты сказал, что читал много…

— Так значит, ты рекомендуешь Такацуки Сен? Мне стоит прочитать ее книги? — прервал его юноша, — Это то, что ты сейчас читаешь?

Шу был несколько обескуражен этой странной ложью. Но после этого разговор шел гладко, не прерываясь на неуместные паузы.

Они говорили о книгах, которые читают сейчас, и о тех, что читали недавно. Это было восхитительно.

Но слушать его речь было чем-то гипнотическим. Сасаки стало приятно слушать, когда он увлекся. Он говорил в такой же манере как Канеки, с такими же интонацией и ритмом. Как Канеки, которого Цукияма толком не знал. Каким он был до Аогири.

После Аогири его речь изменилась… На самом деле она стала вкрадчивее, нежнее, чем раньше. Но как же это было пугающе. Это было действительно странно… Когда Канеки просто разговаривал с ним, то это звучало так, будто он хочет оторвать Цукияме пару конечностей. Но когда в его словах была реальная угроза («сделаешь что-нибудь лишнее, и я убью тебя») слова Канеки звучали в ушах Шу как нежный шепот любовника.

Голос Сасаки звучал, как Канеки, но более грубо. Хрипло. Как если бы Канеки… повредил горло. Или долго кричал после ночных кошмаров. Мысль была удручающей.

Пока они говорили, туман иллюзии стал плотнее.

Возможно, мысль о том, чтобы убить его и съесть была слишком поспешной. Если была возможность наслаждаться чувством, так похожим на то, что он испытывал, сидя перед своим Канеки…

Он всегда мог взять его в качестве питомца. Не как Чие, а в том смысле, в котором человеческих питомцев заводили себе богатые гули. Это была практика, в которой Шу никогда не участвовал: если он играл с едой, то для этого были интеллектуальные причины, ментальное стимулирование. У мадам А было много питомцев… но, опять же, Шу не питал к ней особого уважения. Она была довольно высоко в списке жертв Канеки.

Да, возможно, он мог бы взять Сасаки в качестве своего питомца.

— Извините, — раздался мягкий голос официантки, — Мы скоро закрываемся.

Она не стала ждать ответа и вернулась к работе.

— Ох, мы потеряли счет времени, вздохнул Сасаки. — Уже поздно.

Он закрыл книгу, в которой показывал отрывок, имеющий глубокий смысл и рассказывал почему Цукияма должен был прочитать его, и сунул ее в карман куртки.

— Если я не могу следить за ходом времени, то как мне уследить за ходом своего поезда?*** — он задал вопрос вслух, прежде чем рассмеяться. Он так долго держался, прежде чем опять начать каламбурить. Хотя, по мнению Шу, это даже не каламбур, а просто плохая шутка, которая никаким мыслимым образом не может быть смешной. Pourquoi?

— Хм, если это не проблема, то я отвезу тебя назад на станцию, — предложил Шу, подавляя внутренний крик.

Сасаки кивнул, стараясь не казаться слишком восторженным.

— Да, спасибо.

Цукияма оставил деньги за их напитки на столе и встал, чтобы одеть свое пальто. Он помог Сасаки завязать шарф, прежде чем заняться своим, что несколько смутило юношу. Потом он придержал для него дверь, следуя своему плану.

Сасаки спустился с веранды кофейни вниз на улицу и ждал, пока Шу последует за ним. Он улыбался. Так сладко.

Они планировали посидеть в кофейне недолго. На самом деле Шу намеревался остаться там пока не стемнеет, чтобы избежать лишних свидетелей. Потерять столько времени до закрытия кофейни не было частью плана, но это оказалось приятным и совсем не мешало ему.

— Тебе не холодно, Сасаки-кун? — удивился вслух Цукияма, когда они начали идти. Температура, безусловно, упала с тех пор как они ушли из кофейни.

— Немного, но пальто довольно теплое, так что… — ответ Сасаки превратился в мягкое «о», когда рука Шу обвила его талию. Он слегка рассмеялся и прижался к боку мужчины.

— Так лучше, mon chou?

— М-м, да, — вздохнул он, сдаваясь.

Они шли переулками, и Шу не переставал прижиматься к нему, на что Сасаки всегда реагировал с искренней растерянностью и это было одновременно прелестно и немного жалко.

Их тихие шаги были единственным звуком на улице, не считая их же голосов. Но это уютное затишье было разрушено, когда Шу резко потянул его за угол.

Шу продолжал говорить, шагая в новом направлении.

Сасаки, однако, остановился.

— Хм, это тупик, — сказал он, прерывая Цукияму. Он все еще стоял в начале аллеи, не заходя в нее.

— Ох, правда? — ответил Шу, добавив в голос нотку смущения, чтобы звучать невинно.

Мужчина не ожидал, что он очухается так рано. Но парень был проницательным во многих вещах… хотя, это не сильно ему помогло. Он видел большинство трюков Шу, но предпочитал игнорировать их. Слишком оптимистичный, слишком доверчивый ради собственного же блага. Прямо как Канеки.

Сасаки переступил с ноги на ногу и посмотрел на Цукияму.

— …ты знал.

По губам Шу расползлась ухмылка. Ах, он догадался. Но теперь было достаточно темно, вокруг не души, Цукияма мог затащить его в туннель… вырубить его будет довольно легко, хотя он предпочел бы и вовсе обойтись без борьбы.

— Да, ты знал, — Сасаки нахмурился. — Зачем ты пытался затащить меня в… ох.

Он поскреб руку и снова помялся. Его губы двигались, но изо рта не вылетало ни звука. Даже в темноте было видно, что его лицо стало ярко-красным.

— Я имею в виду… если ты намекаешь… — он заикался, — я… я не…

Шу все так же стоял на месте и приподнял брови в вопросе.

Сасаки оглядел и на секунду подвис — его лицо отражало глубокую задумчивость. Он издал странное, мягкое урчание.

— Если ты об этом…

Цукияма успел уловить звук шагов, прежде чем его спина встретилась со стеной, а Сасаки прижался к нему губами.

Ах.

Это не то, чего он ожидал: его «пара» была такой пассивной. Но если к такому выводу пришел Сасаки, объясняя зачем Шу затащил его в переулок, мужчина не собирался его разубеждать. Это тоже был способ съесть его торт. Мысль заставила его издать смешок, который, видимо, не понравился Сасаки, судя по тому как его зубы цапнули Цукияму за нижнюю губу. Тоже весьма неожиданно.

И он ничего не смог сделать с непристойным стоном, который вырвался из него.

Стоя так близко он мог различить все тонкости запаха Сасаки. Там, спрятавшись за запахом мяса, которое молило быть съеденным, притаился богатый сладкий запах сильной самки упыря… запах, который излучал Канеки. Он был там, если, конечно, Цукияма все это не выдумал… не слишком сильный, но в тоже время достаточно сильный, чтобы… нет, как только Шу уловил его, игнорировать это стало невозможно.

— Spietato, — выдохнул Цукияма.

— Хм, — практически проворковал Сасаки. — Я понятия не имею, что это значит. Но, Цукияма-кун, ты привел меня сюда…

И он поцеловал его снова, а Шу сжал шарф парня. Когда их рты расцепились, он начал оставлять легкие поцелуи на лице Сасаки, а потом перешел на шею…

Мягкий смех раздался над ним и он поднял голову, чтобы лучше слышать. Когда этот звук влился в его уши, он понял, что может растаять, рассыпаться на звездную пыль, потому что это был смех Канеки.

Он резко вздохнул и запаха Канеки было достаточно, чтобы заставить его голову кружиться.

Как если бы он целовал Канеки, срывал дыхание Кена с его губ…

И он провалился в бездну.

Воздух был холодным, а стена, к которой его прижимали, жесткой, но руки, касающиеся его были теплыми, и это были руки Канеки. Их губы слились в поцелуе и это все, в чем он нуждался.

То, как двигались их тела, было чем угодно, но не гармонией. Но их судорожное дыхание и исходящие от них приглушенные звуки, возможно, были самой красивой симфонией, которую он когда-либо слышал.

Он прижался к нему, вдыхал его аромат, так похожий на него, бормотал его имя между болезненными вдохами, и каждый последующий вздох будто делал его ближе к Канеки…

Он услышал, как парень хрипло выдохнул его имя, и Цукияма выпустил всхлип, его тело дрожало. Он был рад, что опирался на стену, потому что колени, казалось, вот-вот подведут его. Движения их тел замедлились и между ними остались лишь звуки дыхания. Шу отстраненно отметил ощущение высыхающих на щеках слез.

Они стояли в объятьях друг друга, и Цукияма покрывал его лицо поцелуями и шептал всякие нежные глупости, касаясь кожи губами, пока не услышал судорожный вздох в ответ. Шу никак не мог восстановить дыхание, ему казалось, что он задыхается и тонет, и все чем он мог дышать это запах парня. Не было ничего романтичного в этой животной случке в глухом переулке, но в горле стоял ком, сердце бешено колотилось в груди, а жар уже стал невыносимым.

Он точно не мог убить его прямо сейчас.

Вариант с питомцем определенно был более привлекательным.

Пальцы, до этого сжимавшие его, расцепились, но Шу притянул его тело ближе. Он оставил дорожку поцелуев вдоль линии челюсти и прошептал на ухо:

— Может, пойдем в мою квартиру?

Жесткая хватка на плечах вернулась.

— А-ах, — проскулил Сасаки, — Пожалуйста, не дыши мне в ухо. У меня от этого такое чувство, будто там что-то ползает…

Шу опешил от такого ответа. Это звучало почти как если бы он говорил с Канеки, но сказать что-либо мужчина не успел — его заткнули поцелуем. Очень долгим.

— Я обычно не такой импульсивный, — сказал Сасаки оторвавшись от него и издал нервный смешок. — Это действительно заманчиво, но мне утром на работу…

— Где ты работаешь? Вряд ли это настолько далеко.

— Ох, ха-ха, ну, на самом деле да… Это в первом районе, штаб-квартира CCG.

Ох.

Ох.

Теперь он точно не мог иметь его в качестве питомца.

Он даже не мог убить его.

Во всяком случае не вызвав подозрений. CCG были очень щепетильны, когда дело касалось их сотрудников.

Даже это свидание было весьма рискованным… ему очень повезло, что он не попытался воплотить свой изначальный план. Что Сасаки не поймал его на чем-то подозрительном, хотя он был таким проницательным мальчиком…

Страх, прошедший волной через все его тело, буквально парализовал его, но он заставил себя наклониться и поцеловать эту ищейку CCG, чтобы скрыть выражение ужаса на своем лице. Это продлилось достаточно долго и он успел взять себя в руки. И когда он отодвинулся, его маленькая пташка стояла с красным лицом и тяжелым дыханием.

— Это, конечно, не близко. Давай отвезем тебя к поезду, Сасаки-кун?

— Да, — отозвался Сасаки, — Я не хочу слишком поздно возвращаться домой.

Он снова нервно рассмеялся.

Они вышли из аллеи.

Сасаки снова прижался к Шу, пока они шли и мужчина неуверенно приобнял его рукой. Он не мог сейчас вызвать подозрения, и так уже сделал достаточно. Цукияма, можно сказать, ходил по острию лезвия. Так что их прогулка до вокзала прошла в тишине.

Шу ощущал себя больным.

Он не знал, что Сасаки делал для CCG, но даже если тот был просто секретарем, разгребающим бумажки, находиться рядом с ним было опасно. Он легко мог быть убить Сасаки, если уж на то пошло, но тогда ему на хвост сядет CCG, которые и так как с цепи сорвались после рейда на Антейку. Раньше избегать их было довольно легко, когда он охотился как Гурман… но охота становилась все более опасным занятием, особенно когда рядом ошивается голубь. Даже если он уже долго время ел лишь то, что получал от своей семьи. Это было делом принципа.

Он был рад, что маленькая пташка не предложила ему заглянуть в свое гнездышко. Он не смог бы отказаться, а это было слишком опасно. Еще одна свидание будет практически самоубийством.

— Ты дрожишь, тебе холодно? — он услышал вопрос и почувствовал, как чужое тело прижимается к нему.

Он ощутил, как в груди разливается тепло и осознал.

Ему было плевать.

Шу поцеловал его волосы на макушке и мягко прошептал: «grazie».

Он погрузился в равнодушное оцепенение, когда у него отняли Канеки, а теперь ему дали это, в качестве жестокой шутки. Но он готов был принять этот дар, даже если это заставляло его чувствовать себя опустошенным, когда иллюзия, что этот кусок мяса был Канеки Кеном, рассеялась.

Он стоял в тишине и одиночестве. Двойник, который, Шу знал, никогда не сможет по-настоящему заменить Канеки Кена, сел в поезд. Цукияма молча стоял, осознавая, что Канеки Кен никогда не был просто едой.



Примечания:
В этом тексте присутствует дофига глупых каламбуров, которые использует Сасаки.
* - Во время беседы в кофейне Сасаки говорит, что ему не следовало сыпать столько сахара в кофе и выдает фразу "but I sucrose I can't help myself." На что опешивший Цукияма переспрашивает "Suppose?"
Дело в том, что слово sucrose можно перевести и как сахарозаменитель и как весьма грубое сленговое выражение, которое фактически означает глотать сперму после минета. Неудивительно, что шу так обалдел х)
** - Тут каламбур еще тупее. Сасаки говорит "Shuuldn’t we get to know each other a little better?" И это игра и именем Цукиямы (Shuu). И ему это явно не понравилось
*** - ну и наконец третий каламбур это просто очень плохая шутка, как правильно заметил шу. Сасаки говорит: "And if I’m losing track of time, how will I get on the tracks of my train?" И тут просто игра с разными значениями слова track.

@темы: переводы, фанфик, Яой (слеш), pale grey; paper face, Tokyo Ghoul/Токийский Гуль, Цукияма/Канеки

---

ПруРу, Фрук и фэнтези :3

О леденцах и драконах
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи:
дракон!Гилберт/принц!Иван(Пруссия/Россия), король!Франциск/король!Артур(Франция/Англия)
Рейтинг: PG-13
Направленность: слеш
Жанры: Романтика, Юмор, Фэнтези, AU
Размер: Мини
Статус: закончен
Саммари: Жили-были два короля, один добрый, а другой умный. Тот, что добрый, еще и готовить умел, а у второго была классная задница, а это, как известно, основа крепкого брака. И нажили они себе сына прелестного, чьи вкусы были весьма специфичны, и с этого начинается наша история. [Фэнтези-AU!]
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/6138952

Примечания автора:
Написано в диалогах с дорогим бро Эльхен. Спасибо, что показала мне тот пост с драконом и рыцарем. Собственно пост
vk.com/dafnacullen?w=wall-99572437_758

Сколько автору не лениться, а историю рассказывать надо. Так что давайте не будем потворствовать капризной авторской натуре и перенесемся на дальние берега.

Берега эти омывались морем, славились суровым климатом и не менее суровыми бородатыми мужиками. Мужики эти почему-то носили юбки в клеточку, а королем у них был симпатичный юнец, которого эти мужики не одобряли, и король их тоже не одобрял. Но жили они в одном королевстве, и с этим надо было как-то смириться. Мужики играли заунывную музыку на странных инструментах, сделанных из шкур баранов, и ели странную еду (тоже из баранов). Такая любовь к баранам и музыкальный репертуар чуть не вогнали короля в депрессию, а потому он сделал весьма опрометчивый шаг, который много позже любил называть ошибкой юности (впрочем, никак не пытаясь эту ошибку исправить), и выскочил замуж за соседнего короля, с которым их разделяла жалкая речушка.

Второй король был жизнерадостным и немного хвастливым. Он любил сладости, красивые наряды и, так уж вышло по счастливой случайности, надменных недотрог. А потому сделал молодому королю весьма фривольное предложение сомнительного характера (сравнить качественные различия сена в их королевствах путем возлежания на нем в ночное время суток). На что тот внезапно согласился, но, естественно, одним сеном все не обошлось. Так что Артур, а именно так его звали, остался погостить подольше.

За неделю король Артур успел оценить кулинарные навыки соседа, отсутствие волынок в радиусе его слышимости и плотность здешнего сена, а также чрезмерную, по его мнению, безалаберность короля Франциска, который разбазаривал государственный бюджет на всякие глупости вроде сорока пар золотых запонок. Подобную вопиющую несдержанность в тратах Артур Керкленд осуждал, а потому быстро составил бюджетную смету и за три дня вывел план по увеличению ВВП и борьбы с безработицей.

После чего господин Теодор де Вард, тогдашний министр финансов, пришел к королю Франциску и проникновенно пообещал ему устроить буржуазную революцию и ввести сухой закон, если тот не женится на короле Артуре немедленно. Неизвестно, что напугало Франциска Бонфуа больше, но свадьба была сыграна в кратчайшие сроки. Довольны были все, даже бородатые мужики в клетчатых юбочках. Особенно они.

Помимо недюжинной финансовой смекалки у короля Артура было множество других талантов. Настолько незаурядных, что о большей части из них король Франциск предпочитал не знать (но пить и гулять по девкам на всякий случай перестал). Так что никто особо не удивился, когда однажды король Артур откуда-то взял сына. О пополнении в семействе король Франциск узнал случайно, зайдя в тайную комнату мужа. Вообще-то статья из местного глянцевого журнала «как счастливо жить в браке, если у вашего мужа синяя борода» не рекомендовала делать такие вещи, но у Артура не только синей, а вообще никакой бороды не было (как мы помним, бородатые мужики некогда основательно подпортили юному королю психику). Поэтому советом король Франциск решил пренебречь.

Зайдя в комнату, он застал своего мужа за весьма загадочным занятием — тот сжимал в руках сверток из кружев и лент, покачивая его из стороны в сторону. Сверток был похож на подарочную упаковку для тортов, но, по мнению Франциска, торт был каким-то странным. Продолговатым что ли. Поскольку моды на торты во всех близлежащих землях задавал он, наличие подозрительного свертка вызвало в душе смутное чувство тревоги.

Артур, заметив его, нежно устроил сверток на постели среди подушек и повернулся к Бонфуа.

— Это что? — с любопытством спросил Франциск, однако же немного с опаской подходя к свертку. Тот внезапно шевельнулся, и король, совсем не мужественно взвизгнув, отскочил.

— Сын, — мрачно буркнул Артур.

— Чей?

— Наш.

— Да? — с сомнением спросил Бонфуа, все же решаясь подойти поближе. — А глаза чего такие?

Артур посмотрел на него с тем самым выражением, от которого на кухне скисало все молоко разом, и Франциск тут же исправился:

— Хотя, вроде светленький. Точно наш.

На том и порешили.

Король Франциск, помимо любви к кулинарным изыскам, славился также почти детским любопытством, а потому намеков мужа не понимал (естественно, когда ему это было удобно) и продолжал интересоваться таким дивным чудом, как появление ребенка у двух геев. Королевство его было прогрессивным и очень толерантным, но делать детей без женщин в нем еще не научились. Впрочем, король Артур над этим, видимо, работал весьма успешно.

— А где ты его взял? Аист принес? — меж тем вопрошал Бонфуа, уже без опаски беря в руки сверток с младенцем.

Артур фыркнул.

— Вот еще. Как будто я позволю какой-то птице нести нашего ребенка. Это же жуткая антисанитария!

— Звучит разумно, любовь моя. Ты, как всегда, очень рассудителен, — сладко улыбаясь, пропел Бонфуа.

Артур на секунду прищурился, решая, стоит ли вестись на такую откровенную лесть, но потом милостиво кивнул, мол, продолжай.

— В капусте нашел? — снова закинул удочку король, которому, видимо, происхождение собственного чада никак не давало покоя.

Терпение Керкленда в конец истощилось, и он, раздраженно дернув плечом, процедил:

— Нет, блин, в тарелке с круассанами!

Франциск на секунду подвис, а потом благодушно выдал:

— Круассаны это хорошо.

Круассаны были большой слабостью короля, не такой роковой, конечно, как зеленоглазые соседи, но все же весьма ощутимой. Некоторые даже, видя, какой разительный эффект это слово оказывает на их монарха, подозревали его мужа во владении особо темной заграничной магией под загадочным названием НЛП, но доказательств тому не было найдено, зато найдены были все вопрошающие, правда, в разобранном виде, и больше вопросов к королю Артуру никто не имел.

Долго ли, коротко ли, но принц рос, и с каждым годом становился все умнее, и задавал все больше вопросов. Отвечал на них по большей части король Артур, потому что после занимательной истории про пестики и тычинки Керкленд строго-настрого запретил своему мужу вести любые разъяснительные беседы, пока их чаду не исполнится восемнадцать лет. Король Франциск сильно опечалился и ушел писать мемуары, по которым потом сняли скандальный фильм. В фильме почему-то юнец, подозрительно похожий на короля Артура, работал журналистом, но вместо интервью брал у короля Франциска кое-что другое.*

Но из всех этих несомненно занимательных диалогов мы вспомним тот, что повлиял на юного принца больше всего, заложив ростки нашей истории:

— Папа, а куда ушел другой папа?

— Рыцарям вправлять мозги, а то совсем ах… распустились, — вовремя осекся Керкленд.

— Рас… пустились? — Ваня моргнул, усваивая новое слово, а потом выдал. — Как трактирные девки, к которым ходит второй папа, потому что он кобель охреневший?

Артур споткнулся, потом выровнялся, с трудом удержав равновесие, и с подозрением уставился на мальчика, смотревшего большими и невинными глазами. Но где-то там в глубине весело плясали канкан чертята.

— Кто это сказал? — строго спросил Артур, стараясь сохранить невозмутимое лицо.

— Ты, когда вчера бросил в папу Фра вазу.

Артур вздохнул и потер переносицу.

— Так, закрыли тему, мелкий еще такие вопросы мне задавать. Спроси чего попроще.

— Зачем нужны рыцари?

— Чтобы кормить драконов.

— А они разве не должны драконов убивать?

— Нет, это драконы должны есть оборзевших ленивых рыцарей с пивным пузом.

— А красивых рыцарей можно не есть?

— Красивых?

— Как дядя Тони.

Артур неожиданно покраснел и пробурчал под нос:

— Как дядя Тони можно.

Дядя Тони, он же Антонио Фернандес Карьедо, был первым рыцарем королевства, а также лучшим другом короля и даже, как поговаривают, кое-кем еще до королевской женитьбы. После женитьбы он стал кое-кем еще для короля Артура, а король Франциск, узнав об этом, не особо расстроился и попросил повесить в комнате волшебное зеркало исключительно в исследовательских целях. За что был назван извращенцем и изгнан на кушетку на целых два дня. Но это уже совсем другая история.

А диалог венценосной парочки из отца и сына меж тем продолжался:

— Если драконы не едят рыцарей, то кого они будут есть? — задал логичный вопрос маленький принц. Король ответил не раздумывая:

— Крестьян всяких.

Ваня сморщил носик.

— Они же воняют. Потом и навозом…

Артур посмотрел на мальчика и довольно кивнул самому себе. Ну, хоть немного керклендовского снобизма ему передалось, а то как не родной, в самом деле. Только францискова натура и лезет.

— Иногда они еще девственниц едят, — задумавшись, выдал Артур, почти забыв, что разговаривает с маленьким сыном.

— Дев… что?

— Не волнуйся, они у нас почти не водятся, — пресек его вопрос Артур и тут же, злобно сверкнув глазами, добавил. — Стараниями твоего папаши и этих его рыцарей.

Ваня посмотрел на отца и вздохнул.

— Бедные драконы.

В воображении маленького Ивана нарисовался образ сломленного горем и страдающего от изжоги и голода дракона, вынужденного жевать травку, пока наглые рыцари и загадочные девственницы жили припеваючи и, как любил говорить папа Артур, «разбазаривали государственную собственность». Еще и налоги наверняка не платили, — возмущенно подумал маленький принц и решил, что драконы ему нравятся больше, чем девственницы.

Так прошло еще много счастливых и беззаботных лет. Беззаботных до тех пор, пока «папа Фра» не вспомнил, что у него тоже есть родительские права и обязанности, и тихонько умыкнул сына на кухню, в то время как дражайший супруг был занят дебетами и кредитами.

— Здравствуй, сын! — радостно выдал Франциск, завязывая фартук и аккуратно кладя корону на бархатную подушечку. — Пришло время тебе постигнуть величайшее искусство, которое, несомненно, станет твоей путеводной звездой!

— Ты научишь меня быть королем?

— Что? Нет, конечно! Этой фигне пусть Артур учит. Мы будем делать леденцы!

Ваня продолжал взирать на родителя с выражением крайнего скептицизма.

Франциск вздохнул.

— Так, ладно. Еще раз. ЛЕДЕНЦЫ.

Ваня поерзал и неуверенно спросил:

— А это поможет мне сразить дракона?

Франц моргнул, задумался и уверенно выдал:

— Ну, конечно, поможет. Ты что, родному отцу не веришь?

Ваня верил. Артур, стоявший в это время за дверью, страдальчески застонал. Вся надежда была на то, что в этом гребаном королевстве дракон Ване не встретится никогда.


****


К сожалению или к счастью, король Артур мужниной любви к сладостям не разделял, во всяком случае, не когда от этого зависела жизнь их единственного чада, а потому решил учить его боевым искусствам, коими сам владел в совершенстве (не стоило сомневаться, что жизнь с бородатыми мужиками оставила свой след). Поскольку владение скалкой Керклендом к боевым искусствам не приравнивалось, Франциск снова был отстранен и сослан в трактир, куда гордо удалился без особых возражений. Надо заметить, пребывал он там до тех пор, пока не просаживал точно выверенную и утвержденную мужем сумму, а посему возвращался как раз к концу сыновьих тренировок.

Впрочем, то, что рыцаря из принца не выйдет, стало понятно с первого же занятия.

— Папа, что это? — спросил двенадцатилетний Иван, недоуменно взирая на протянутый отцом предмет.

— Это меч.

— Меч?

— Да. Это то, что поможет тебе сразить дракона, если, не дай боже, тебе все-таки встретится это чудовище. Учитывая, что ты сын Бонфуа, я даже не сомневаюсь в том, что если на этой захудалой земле еще водятся драконы, то ты найдешь его, собирая цветы в соседней деревне.

— Это плохо?

— Потому что ты сын Франциска, да, это плохо. Он только поварешкой орудовать умеет. И языком. Но поскольку ты мой сын, давай сделаем так, чтобы это было плохо для Дракона. Бери меч.

— Но леденцы…

— Меч.

Ваня сник. Между мечами и леденцами выбор принца был очевиден.


****


Когда Ивану стукнуло восемнадцать, он был грозой всех кулинарных конкурсов в округе и имел черный пояс по скоростному глазированию яблок.

— Папочка так гордится тобой! — кричал с трибуны радостный Франциск, пока Артур раздавал приказы выгнать всех драконов как можно дальше с их земель. Всех. Гребаных. Драконов.

Каждому из них за переселение в соседние королевства на ближайшие десять лет было обещано по три мешка золота из личных королевских запасов или три девственницы. Девственниц у Артура не было, но он рассчитывал на меркантильную драконовскую природу. И не прогадал.

Так что когда принц, надев доспехи и взяв в руки огромный леденцовый меч, ушел из замка под рыдания второго короля, Артур лег спать совершено спокойно. По переписи драконов, которую он провел лично, в королевстве остался только один дракон-альбинос, спящий уже двести лет и в ус не дувший. Не может же быть так, чтоб Ваня нашел ту самую пещеру в самых непроходимых ебенях, да еще и разбудил эту дурацкую ящерицу?


****


Существовала некогда легенда, что люди с именем Иван непременно делились на особ королевских кровей или же непроходимых идиотов. Была еще погрешность в три процента, которая приходилась на тех, кто сочетал в себе оба признака. Об этих трех процентах королю Артуру пытался сообщить придворный звездочет Мэтью Уильямс, но, будучи человеком от природы робким, он в итоге отдал эту сомнительную честь графу Стефану Ионеску, который не разбирался в астрологии от слова совсем, зато разбирался в характере короля Артура, а потому о своей судьбе находить приключения на задницу где угодно Иван так и не узнал.

Принц с детства изучал книги о драконах и, наверно, при желании мог бы написать об этом диссертацию и даже поступить в магическую академию, но Ивану это было совершенно не интересно. Его сердце было отдано леденцам и, может, еще немного тортикам с пропиткой. Дракона же он искал из детского упрямства и смутной жалости к существу, которое вынужденно питаться девственницами и даже никогда не пробовало конфет. Разве есть в мире создание, заслуживающее столь незавидной участи?

А потому принц упорно шел вперед. Куда конкретно, он не знал, с ориентацией на местности у него было не очень. У него в принципе со всем, что не относилось к еде и стихийной магии, было не очень, но Иван каким-то шестым чувством предполагал, что он на правильном пути.


****


Гилберт спал долго. Он был обычно ранней пташкой, вернее сказать, ящерицей, но последняя неделька выдалась совсем дерьмовой: то охотники нагрянут, то проклятые лепреконы хотят стырить нажитое непосильным трудом (и чьими-то оторванными конечностями) золото. Дракону очень хотелось предаться греху уныния и безвылазно сидеть в самом темном углу своей пещеры, но, как поговаривал местный король (чью коронацию он, естественно, проспал), зачем придаваться греху уныния, когда есть грешки поинтереснее.

У Гилберта был заколдованный шар, который по большей части показывал снежные помехи, но иногда, если сильно стукнуть, ловил занятные образы из параллельного мира. Порой образы были короткими и очень раздражающими — например, там странные женщины предлагали приобрести бесовскую машинку, выдирающую волосяной покров. Гилберт не знал, в каком мире женщины настолько суровы, что готовы платить золото за подобные пытки, но решил, что в этот мир он не хочет.

Были и другие образы, намного длиннее. Однажды он встретил мудреца, путешествующего между мирами, и тот открыл ему завесу тайны, сказав, что люди называют эти образы фильмами и смотрят, чтоб развеять скуку. Гилберт был невысокого мнения о людях (кроме тех суровых женщин, которые внушали ему суеверный ужас), но «фильмами» впечатлился.

«Фильмы» были самыми разными, некоторые, как понял Гилберт, были связаны между собой и обрывались на самом интересном месте. Сейчас он смотрел как раз один из таких «фильмов»: в нем странный мужик, лицом немного напоминавший дракону его дальнего родственника**, делал странные вещи в своей голове. Гилберт решил, что это какой-то вид ментальной магии. Де-дук-ци-я. Слово-то какое! Гилберт фыркнул. Ох уж эти новые тренды, когда он последний раз бодрствовал, такой херни еще не придумали.

Тут сидящий в клетке попугайчик Феликс дико заверещал. На самом деле Феликс был таким же драконом, как он, проклятым одной ведьмой и обреченный влачить свое птичье существование, пока его не расколдует поцелуй истинной любви. У Гила с Феликсом были личные счеты (и поцелуем там и не пахло), а потому своего товарища он держал в качестве сигнализации, благо тот галдел так, что мог разбудить даже Вия.

Гилберт как раз сделал себе ложе из шкур животных (спать на золоте дико неудобно!), нагрел воды и сложил горные травы, собираясь заварить их, и вообще был не при параде и совсем не ждал гостей! Феликс в последний раз надрывно пропищал и затих. Впрочем, тишина была недолгой.

— Дракон! Выходи!

Гилберт целых полминуты раздумывал, не прикинуться ли валенком. По идее все драконы нынче уехали в соседние земли — проснувшись, он обнаружил письмо от брата Людвига, который сокрушался, что времена, когда ни один уважающий себя дракон не стал бы подчиняться какому-то царьку, канули в Лету. Он сам на мели, а король предложил аж три мешка золота. А у него жена, дети и ипотека за пещеру не погашена!

Остальные, видимо, тоже имели семерых по лавкам или просто были жадными до королевских подачек. Не то что я, — самодовольно подумал Гил, стараясь унять в душе досаду от того, что профукал шанс пополнить бюджет. Может, смог бы наконец купить себе новую полироль для чешуи.

Рыцарь меж тем никуда не девался, и дракон нехотя поднялся, пошарил лапой по полке и нащупал насадку на рога. Он всегда немного комплексовал из-за них. Рога у него были не очень большие, даже, можно сказать, маленькие. Но ведь размер не главное! Так мама говорила. У Людвига почему-то рога были большими, но Гил предпочитал думать, что это от жены, а не от хорошей жизни.

Надо признать, за время спячки он подзабыл о некоторых наростах-сталактитах на потолке, а потому, когда он вывалился в главный «зал» прямо перед рыцарем, зацепившаяся насадка слетела, явив взору опешившего человека его скромное природное богатство. Гилберт неловко кашлянул.

Рыцарь помялся и потом прогнусавил из-под шлема:

— У вас, сэр Дракон, очень милые рога!

Гилберт смущенно почесал бок и фыркнул, выдохнув облачко сизого дыма. Вежливые рыцари ему попадались крайне редко, а этот еще и рога похвалил. Даже жалко будет ему голову откусывать.

— Э-э-э, спасибо.

Рыцарь, видимо, из-за все того же шлема плохо слышал, а потому, как-то странно взмахнув руками, промычал что-то похожее на «фто».

Гилберт прищурился.

— Ты нездешний, что ли? Я сказал э-э-э фэньк ю фо ер кайнд вордс, комрад.***

Рыцарь, скрипя доспехами, с лязгом стащил шлем и кожаную шапочку. Тряхнув русой копной волос, он моргнул глазами странного цвета и улыбнулся. Глаза были как любимые гилбертовские аметисты, большие и сияющие. Да и пах парень очень вкусно. Яблоками и жженым сахаром.

Рыцарь потянулся к ножнам, и дракон напрягся.

— Вот, узри мой меч-леденец! — торжественно объявил рыцарь.

Гилберт моргнул. Потом потянул носом воздух. Помялся и на всякий случай переспросил.

— Может, меч-кладенец?

— Нет, — упрямо возразил парень, смешно хмурясь. — Меч-леденец!

Видя, что дракон растерялся, он уже куда увереннее сунул меч ему прямо в морду:

— Бери, бери! У меня еще есть.

Гилберт взял. Понюхал. Облизал раздвоенным языком и заурчал.

— Вкусно? Я еще хотел сделать торт в виде короны, но он все время разваливается, — грустно сообщил ему рыцарь, садясь на пол, прямо рядом с чьим-то скелетом. — Меня, кстати, Иван зовут.

— Дурак? — почти на автомате спросил дракон, за что получил тычок в бок вторым леденцом. — Ладно-ладно, молчу. Да не кисни. Больше яиц бахни и все норм будет с твоим тортом. Ты, к слову, торопишься?

— Нет, а что?


****


— Это потрясающе! Как называется этот вид магии? — спросил восторженный Иван, тыкая в сияющий шар.

Гилберт, весьма польщенный тем, что ему удалось впечатлить своего симпатичного гостя, махнул хвостом и, выдохнув дым, ответил:

— Один мудрец сказал мне, что люди из соседнего мира называют это «кулинарное ток-шоу».

— Обалдеть! Я могу пожить у тебя?

— А тебя мамка искать не будет? А то я боюсь женщин… — Гилберт невольно покосился на сияющий картинками шар.

— Не, у меня два отца.

— Да? До чего дошел прогресс. Это я, видать, реально много спал. А ты оставайся, конечно, если мамки нет. Тут, правда, места немного, но я могу человеком стать, — неуверенно предложил Гилберт.

— Ты можешь стать человеком? — Иван даже отвлекся от магического шара.

Гилберт поерзал, зажмурился и…

Хлоп!

Со звуком вылетающей из бутылки шампанского пробки из сиреневых клубов дыма показалась снежно-белая макушка. Дым рассеялся, и принц покраснел, отведя глаза.

А спустя десять минут Гилберт понял, что за многие года без человеческой формы он как-то не озаботился завести себе одежду.

Но это была уже совсем другая история


Примечания:
Я снова пишу йумар, кто бы мог подумать. Вот что бывает, когда с бросом раскуриваешь траву х)
* про фильм, нет, вам не показалось, эта была отсылка к 50 оттенкам
** - да-да, Гилберт Шерлока смотрит. А про дальнего родственника это отсылка к "Хоббиту", где дракона Смауга тоже играет Кембербетч.
*** - Гил говорит что-то вроде "спасибо на добром слове, товарищ"

@темы: Франция/Англия, фанфик, Моя писанина, Пруссия/Россия, Испания/Англия, Яой (слеш), Hetalia Axis Powers

---

Сборник драбблов по ПруРу "33" (1/33)

Тридцать три
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Гилберт/Иван(Пруссия/Россия)
Рейтинг: PG-13
Направленность: слеш (преимущественно)
Жанры: Романтика, Повседневность, Hurt/comfort, AU, ER (Established Relationship)
Размер: планируется сборник драбблов (1/33)
Статус: в процессе
Саммари: Сборник драбблов по ПруРу на каждую букву алфавита. Рейтинг общий.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/6125592

(А)бстрактность

Подразумевается студенческое au



Гилберт не знает, любит ли он Ивана.

Любовь слишком абстрактное понятие, а Байлшмидт никогда не был хорош в понимании тонких материй. Он человек действия, человек-бросок, человек-война. «Пришел, увидел, победил» — это про него. Он учится на экономиста и уверен, что сможет построить настоящую финансовую империю. «И захватить мир», — со смешком заканчивает за него Брагинский, и Гилберт снисходительно кивает. Конечно, захватит, куда этот мир от него денется.

Гилберт не знает, почему люди придают столько значения этой «я-тебя-люблю»-фигне. Он не обещает Ивану звезд с неба (какая польза от космических булыжников?), а вот помочь с ремонтом на даче — без проблем. Любить до гроба? Он, конечно, собирается дожить до ста, но вдруг завтра на голову упадет чей-то горшок с геранью? Писать стихи? Ха! Он Брагинскому написал три эссе, курсовую и отчет по практике.

Гилберт не знает, любит ли он Ивана. Правда, он распланировал свою жизнь на сорок лет вперед, начиная от темы надвигающегося диплома и заканчивая последней строчкой в пятом томе своих мемуаров (ведь великие люди всегда пишут мемуары). И каждый день этих будущих, без сомненья богатых на свершения, лет он хочет провести с одним единственным человеком. По мнению Гилберта, это о чем-то да говорит.

Иван учится на филфаке и в тонких материях разбирается на порядок лучше.

Впрочем, от дури в башке это не спасает.

Спасает его, как обычно, Гилберт.

Иван, с затаенным ехидством, назвал бы его рыцарем в сверкающих доспехах, но Гилберту больше нравится сравнивать себя с крупным хищником вроде волка, который заботится о своей стае, как хороший вожак. Его «стая» это Ванька, его мелкая придурошная сестрица Наташка и Людвиг, которому уже почти шестнадцать, но Гил все еще считает его сопляком.

Гилберт мечется между учебой и работой в автомастерской, а по ночам подрабатывает в баре, зачастую приползая домой, пропахший сигаретами и дешевым пойлом. Он целует Ивана в русую макушку и вырубается на диване не раздеваясь. Ложиться в кровать к своему русскому совести не хватает — клубным амбре от него разит за километр.

Он спит по три часа в сутки, так что ему не до абстрактных понятий.

Но все это дерьмо стоит того, чтобы увидеть, как загораются глаза Ивана, когда он дарит ему какую-то древнюю как динозавры мудреную книгу по философии, выкупленную у букиниста за космическую цену.

Гилберт экономист, он знает цену деньгам.

Улыбка Ивана — бесценна.

(это единственное абстрактное понятие, которое он готов признать)

@темы: фанфик, Моя писанина, Пруссия/Россия, Яой (слеш), Hetalia Axis Powers

---

silently
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Хенрик/Кетиль(Дания/Норвегия), упоминается Кетиль/Айно(Норвегия/fem!Финляндия)
Рейтинг: R
Направленность: Слеш, элементы гета
Жанры: Драма, Психология, Повседневность, AU
Предупреждения: Изнасилование (сомнительное согласие?)
Размер: Мини
Статус: закончен
Саммари: Если не сопротивляешься это не насилие. Кетиль повторяет себе это раз за разом, слушая чужое сбитое дыхание. Кетиль почти готов в это поверить. Почти.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/6104361

Это не больно. Во всяком случае не сильно. Не мучительно, не режуще, не грубо. Скорее… неприятно. Мерзко. Тяжело.

Чужое дыхание прерывистое и сбитое, мягкие губы касаются виска, почти ласково, почти просяще. Ну дай же мне… дай, ну пожалуйста. Кетиль должен дать. Непременно. Поэтому он терпит, закусив губу, смотрит в чужие глаза, голубые как летнее небо. Теплые и добрые. Любящие.

Хенрик не злой. Он просто не понимает.



Они идут по парку, болтают. Вернее, болтает Хенрик, тарахтит без остановки, бурно жестикулируя и блестя глазами, говорит что-то несомненно забавное, но мысли Кетиля далеко. Весь мир сосредоточился на кончиках пальцев — там чужое прикосновение, жаркое как ад, жалящее. Хочется сбросить его, одернуть руку, сунуть ее в холодный влажный снег чтобы смыть быстрее. Но так нельзя, неправильно. Хенрик обидится.

Они встречаются уже неделю.

Кетиль ждет. Он знает, когда-нибудь, очень скоро, они должны будут сделать это. Ему тошно от одной мысли.

Хенрик его мук не видит, он радостное солнышко, он совершенно беззаботно счастлив. Для него, кинестетика, физический контакт даже не норма, необходимость. Он постоянно трогает Сигурдссона. Обнимает на людях, хватает за руку, сжимая иногда почти до хруста, пробегает пальцами по шее, поправляя шарф.

У Кетиля сенсорная перегрузка. Ему хочется кричать. Остановись. Хватит. Пожалуйста.

Он, конечно, молчит.

Какое-то время они проводят вместе просто гуляя, смотря фильмы, обсуждая комиксы и шатаясь по паркам и кафе. Кетиль наслаждается чужим теплом, мягким и обволакивающим, недоступным для него ранее, а теперь льющимся нескончаемым потоком. Он даже несколько раз улыбается, едва заметно, но Хенрик видит и сияет в ответ, будто это его личная заслуга. В общем-то так и есть.

Но Кетиль так же знает, что за все надо платить.

Он бы многое отдал, что бы все осталось так как есть. Он, Хенрик, тепло между ними. Два стаканчика кофе и последний ряд в темном зале кинотеатра.

В этом же зале все рушится. Открывается адская бездна, солнце гаснет, Кетиль умирает.

Хенрик целует его.

Не так как раньше, целомудренно, едва касаясь губ. По-братски тепло и немного неловко.

Нет. В этот раз все по-другому. Губы обветренные и настойчивые, язык — влажный и горячий. Горячее только чужая ладонь на бедре.

Кетиль старается побороть отвращение и закрывает глаза. Будто так легче. Становится еще хуже, без визуального сопровождения все чувства сокращаются до осязания.

Мягкий красный шарф, который Хенрик намотал на него, едва они вышли из кафе, теперь становится удавкой. Норвежец ощущает, как падает куда-то, задыхается, словно астматик, и в безотчетном, беззащитном жесте сжимает тонкими пальцами чужую футболку.

Хенрик отстраняется. На его лице смущение и робкая надежда. Кетиль растягивает губы в улыбке, ощущая холодный слизкий комок ужаса внутри.

Отсчет пошел.



Кетиля тошнит. Он честно старается не думать о том, что происходит, но это сложно, потому что ощущения давят на него со всех сторон. Снаружи запах мускуса и пота, силиконовой смазки, легкий поцелуй на плече, крепкая хватка на бедрах, хриплое дыхание и низкие стоны. Всего этого слишком. Много. Невыносимо. Но хуже всего — внутри. Эти ощущения Кетиль не хочет и не может анализировать. Ему кажется, если он задумается об этом, его действительно стошнит. Иногда он не может сдержать всхлип и видит, как чужие глаза восторженно загораются чем-то темным и опасным. Хенрик не плохой. Правда. Он просто идиот.

Кетиль уверен на все сто процентов, что датчанин думает, будто ему все это нравится. Что он просто скромный. Зажатый. Неопытный. Что надо просто немного надавить, подтолкнуть, и все будет хорошо.

Кетилю не хорошо.

Ему очень, очень плохо.

Он вообще не понимает, как от этого можно получать удовольствие. Хотя, судя по искаженному лицу над ним, Хансен такой проблемы не знает.

Кетиль всегда подозревал, что с ним что-то не так.

Он был замкнутым тихим ребенком, подвижным забавам предпочитал фэнтезийные книжки и чашку травяного чая, а улице — стены родной комнаты, обклеенные пестрыми плакатами. Люди его тяготили, чужие прикосновения казались неприятными, даже болезненными. В итоге к шестнадцати годам из друзей у него была только милая финская девочка, которая пекла вкусное печенье и любила на удивление тяжелую музыку.

Со временем Кетиль к ней привык, а присутствие другого человека в его личном пространстве перестало казаться неправильным. Они много часов проводили вместе в его комнате, перебирали диски, разговаривали и даже соприкасались плечами пока сидели на его постели. Айно приятно пахла сладким тестом и ландышами, и ее прижимающаяся к плечу грудь ощущалась равномерным теплом. Все было хорошо.

А потом она поцеловала его.

Кетиль очень отчетливо помнил вкус ее блеска для губ, такого неприятно липкого. Влажный язык и мягкую округлость груди у своего сердца. Сигурдссон тогда, почти не осознавая своих действий, оттолкнул финку и нервным движением отер рот тыльной стороной ладони. Айно застыла, как олень в свете фар, и смотрела на него блестящими, полными слез глазами. Тишина повисла между ними гитарной струной, а потом лопнула. Так же болезненно и хлестко.

Девушка, схватив свою вязаную кофту, выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Больше они не виделись.

Кетиль снова остался один.

Одиночество радушно распростерло свои объятья, принимая блудного сына. Кетиль уверил себя, что все в порядке. Но плечо, без привычного тепла женского тела словно закостенело. Комната больше не пахла печеньем и ландышами — лишь затхлыми старыми книгами и морской солью.

Привыкнуть к ней было слишком легко.

Кетиль никогда не думал, что будет так остро переживать эту потерю. Он едва помнил цвет глаз Айно, звук ее голоса, шелест одежды. Но вот ее тепло, свет, заботу — их он помнил куда лучше. И очень по этому скучал.

Хенрик появился в его жизни внезапно. В отличие от Айно, которая, словно кошка на мягких лапах, тихо прокралась в его дом и сердце, Хенрик пер как танк, снося все барьеры и робкие попытки Кетиля хоть как-то притормозить эту махину.

Не то чтобы он сильно сопротивлялся.

Норвежец отдавал себе отчет, что в социальных связях он крайне пассивен, но это никогда его не тревожило. До случая с Айно. Он вспоминал ее все реже, а с присутствием Хенрика забыл совсем.

Но было у наглого датчанина кое-что общее с мягкой нежной финкой. Тепло. Свет. Обжигающий огонь.

Кетиль, словно озябший в ледяном королевстве Кай, грел руки у этого огня, жадно наслаждаясь чужой любовью. Ему нужно, просто жизненно необходимо было согреться.

Хенрик был щедрым. Рубаха-парень, он любил собирать друзей (половину из которых Сигурдссон даже не пытался запомнить), заказывал всем пива за свой счет, покупал норвежцу кофе каждое утро, заматывал в свои любимые полосатые шарфы, придерживал двери и сжимал в медвежьих объятьях. Он был большим, сильным и очень горячим.

Но не бескорыстным.

Хенрик хотел отдачи. Он ждал ее.

Кетиль же усвоил жизненный урок.

Он уже потерял Айно и теперь, согревшись наконец от вековой зимы, не мог потерять Хенрика.

Кетиль открыл глаза, с трудом разлепив мокрые ресницы. Хансен слизнул соленую каплю с его щеки и проурчал что-то мягкое и ласковое, успокаивающее. Словно Кетиль был ребенком, ссадившим коленку.

Сигурдссон яростно закусил губу, до крови, и вцепился ногтями в широкие плечи придавившего его мужчины. Толчки, глубокие и сильные, отдавались во всем теле тупым ноющим ощущением. Кетиль уперся лбом в мускулистое твердое плечо и выдохнул. Еще немного… чуть-чуть… потерпи…

Вдохнуть не получилось — рот запечатал жадный поцелуй, а запястья сжали почти до боли, пригвоздив к кровати. Кетиль беспомощно дернулся и затих, ощущая с отвращением, что внутри к саднящему чувству добавилась хлюпающая влажность.

Датчанин приподнялся немного, чтобы не раздавить его своим весом, и поцеловал в блестящий от испарины лоб.

— Кет, я люблю тебя… Я так тебя люблю, детка.

Кетиль подавил истеричный смешок и снова закрыл глаза, чувствуя новые важные дорожки на щеках и, чтобы Хансен не увидел их, протянул руки и обнял мужчину за шею, спрятав лицо в его плече.

Он тоже любит Хенрика. Он ведь хороший. Правда.

Все наладится. Нужно только немного потерпеть.



Примечания:
Для не понявших - Кетиль асексуал.

@темы: фанфик, Моя писанина, гет, Дания/Норвегия, Яой (слеш), Норвегия/Финляндия, Hetalia Axis Powers

---

08.01.2008 в 19:26

Пишет  Катана сан:

Принц и Черный Властелин.
Сказка-пародия, переходящая в комедию абсурда. Или наоборот. Автор не уверена.
Автор-Катана сан.
Бета-Folie.
Айзен\Ичиго и еще кое-кто.
Написано в качестве новогоднего подарка для Эредиты. Подарок несколько запоздал, за что приношу глубочайшие извинения.
Осторожно! Рейтинг-нц-17,гет, Гинокот.

От автора:
Автор честно признается, что просто не смогла представить пару Айзен\Ичиго в серьезном антураже.
Автор честно признает, что в фике про Айзена и Ичиго слишком много Гина, но автор категорически отказывается нести за это ответственность, ибо Гин совершенно не подается контролю.

Вы все еще хотите это прочитать?
Тогда…

Далеко-далеко, в далеком-далеком королевстве жил-был добрый и мудрый (ну хорошо, относительно добрый… и очень-очень относительно мудрый…) король Ишшин. Его жена ушла на небо, а король жил во грехе (и с удовольствием) со своим придворным алхимиком по имени Урахара Кискэ. Вместе они более-менее успешно воспитывали целую кучу детей: Ичиго, Юзу и Карин, оставшихся от жены короля, а еще Дзинту и Уруру, прижитых Кискэ где-то на стороне.
Долго ли, коротко ли, однако скоро в королевстве поселился Великий Черный Рыцарь. Никто до этого его не видел, однако, в один прекрасный день он воздвиг посреди непроходимого леса, окруженного болотами, замок, и выбросил над ним свой стяг - большой флаг с круглым черным пятном.
- Какой странный герб, - лениво сказал Ишшин, выслушав доклад лесника Садо Арамаки. - Ну да бог с ним, пусть живет.
- А если он наткнется на квинси? - спросил Урахра, обмахиваясь панамкой. Действительно, в ближайших лесах обитал тайный клан странных воинов – Квинси. Все они носили очки, стреляли из луков, и зарабатывали на жизнь портяжным боевым искусством, обшивая модниц королевства. Правда, в случае необходимости, выступали совместно с армией Ишшина для отражения набегов холлоу, и тогда небо ежилось от звона стрел и зловещего блеска очков!
- Э… - Ишшин поскреб макушку. - А, фиг с ними, - закончил он. – Не маленькие, сами разберутся.
Так и случилось. Квинси внимательно изучили черный замок сквозь очки, зла не нашли и больше на него внимания не обращали.
Черный Рыцарь тоже желания общаться не проявлял.
Так прошло три года…

Однажды любимая Плюшевая Игрушка Самой Прекрасной Девушки Деревни - Кон заблудился в лесу. Правда в том, что он искал убежища: от Карин и Дзинты, которые использовали его в качестве футбольного мяча; от Юзу, которая любила обряжать его в платьица; и пуще того, от Квинси Исиды, который очень любил на него платьица шить.
- Ах, Орхиме-тян, Охиме-тян… - стенал плюшевый львенок, продираясь среди деревьев. - На кого же ты меня оставила…
Орхиме-тян в это время собирала грибы на другой стороне леса, специально для о-бенто, которым хотела угостить принца Ичиго. Хотя, каким образом она собиралась сделать съедобными поганки - тайна, покрытая мраком.
Кон, тем временем, окончательно заплутал.
- Ах, Орхиме-тян… - зарыдал он, прислонившись к дереву. - Я погибну в этом лесу, умру от усталости, и никогда больше не прижмусь к твоим упругим, молодым грудкам… прощай, о моя любимая богиня… - Кон зарыдал еще пуще, и внезапно увидел за деревьями свет.
- Возможно, это избушка нашего знакомого лесника Ясуторы, - подумал львенок. - Тогда я могу рассчитывать на гостеприимство! - И он вприпрыжку помчался на свет огонька.
Однако, вместо избушки лесника, скоро перед ним вырос мрачный и величественный Черный Замок.
- А-ха-ха, так это и есть замок Черного Рыцаря? - догадался Кон. - Отлично! Я немедленно победю… побежу… - нет, все-таки победю! – его, и замок станет моим! Я поднесу его в подарок Орхиме-чан, и она наконец-то обрат на меня внимание, и без сомнения в меня влюбится!
И храбрый маленький Кон, протиснувшись между прутьями решетки, потопал внутрь замка.
Он долго плутал по тихим коридорам, пока не нашел огромный, полный книг, зал. В глубине зала, у окна сидел темноволосый мужчина в очках и что-то чертил за большим столом при свете яркой лампы.
- Эй, Черный рыцарь! - отважно завопил Кон. - Выходи на заре в чисто поле на лихом коне, бери меч свой булатный - я биться с тобой желаю.
- Довольно сложно среди болот отыскать чистое поле, - ответил мужчина, не оборачиваясь. - Может, по старинке, в воздухе подеремся?
- Э. - Кон запнулся. К такому он не был готов. – Я, пожалуй, пойду… - закончил он.
Мужчина тем временем закончил чертить, оглянулся, и удивленно оглядел Кона.
- Это что еще такое?! – удивился он. - Гин совсем обленился - мышей не ловит! Ги-ииин!
Спустя секунду, в комнату влетел огромный белый кот с самой кошачьей, наглой и неповторимой улыбкой на усатой белой морде, одетый в черный жилет с большим карманом на груди.
- Звали, хозяин? - мявкнул он.
- Звал, - процедил мужчина. - Ты почему за порядком не следишь? Мыши совсем распустились! Среди бела дня ходят!
Кот по имени Гин развернулся к съежившемуся львенку, и пристально оглядел.
- Это не мышь, - наконец вынес он вердикт. - Мышь - вот. – кот вынул из кармана маленькую, печальную белую мышку с золотой челочкой, ласково погладил по головке. - А что это за чудо природы, я не знаю…
Черный Рыцарь вздохнул, приподнял очки и потер переносицу.
- Мне все равно, что это, только убери ЭТО, наконец, отсюда, - потребовал он. - Я не могу позволить себе отвлекаться, когда заканчиваю свой проект!
- Я не буду это есть. - Кот по имени Гин надулся. - Он не выглядит съедобным…
Черный рыцарь закатил глаза.
- Ну, посади его в темницу. Потом разберемся, кто к нам пожаловал… - И снова отвернулся к столу.
- Ладно, - мявкнул Кот. - Эй, куда намылился? А ну, стоять. - Он зацепил когтями плюшевое ухо и поволок Кона за собой. - В темницу так в темницу, правда, там чертовски пыльно, и, кажется, перегорели все лампочки… и, к тому же, менос знает, где от нее ключи… Ладно, запру тебя пока в каморке сторожа!
Бедный Кон не мог вымолвить и слова, только трясся от страха а, когда за ним захлопнулась дверь пыльной каморки, он сел на пол и горько заплакал.

На счастье Кона, его проникновение в Черный Замок не осталось незамеченным - свидетелем этого прискорбного события был юный Квинси по имени Исида Урюу, близкий друг наследного принца Куросаки и тайный воздыхатель Орихиме-тян.
Какими путями и с какими целями его занесло в окрестности Черного замка - сие не ведомо, но это, пожалуй, и не важно. Главное, что Квинси видел, как львенок проник в замок и оттуда уже не вышел, и сделал соответствующие выводы.
Кто-нибудь другой на его месте ринулся сразу же выяснять, в чем дело, а то и штурмовать Черный Замок в одиночку, но не таков был юный Квинси.
Поправив зловеще блеснувшие очки, он спрятал в нагрудный карман таинственного вида блокнотик и зашагал по едва заметной тропинке вглубь леса, а оттуда и в город.


- Кона похитили?! - Ичиго приподнял брови, всем своим видом выражая удивление. И то сказать, в королевстве было куда как больше подходящих для похищения личностей и предметов, нежели плюшевая игрушка.
- Вернее, он сам похитился. - Исида хмыкнул.- Такая глупость вполне в его духе, но, к сожалению, мы не можем этого так оставить.
- Почему? Уверен, его просто отпустят.
- Проблема в том, что его могут отпустить еще не скоро. - Исида нахмурился. - Орихиме-тян станет его искать, и ты представляешь, что тогда начнется? И не хотелось бы, чтобы она ходила в этот подозрительный Черный замок. Одному богу ведомо, что там творится. Может быть, даже оргии…
- Какие еще оргии?!
Квинси пожал плечами.
- А может, и нет. Но, в любом случае, Кона надо оттуда забрать…

- Ну почему я, - раздраженно ворчал Ичиго, продираясь через кустарники вслед за другом, обходящим Черный Замок по периметру. - Позвал бы Садо. Он бы тебе ворота в один момент вынес.
- Куросаки, это дело требует тонкости, а не вынесения ворот. - Исида развернулся к другу и многозначительно поводил пальцем у него под носом. - Мысли как стратег.
- ??!
- Подумай сам, если мы сейчас пойдем и высадим ворота, то владелец этого строения волне может подать жалобу в муниципалитет о взыскании материального ущерба. Кроме того, нас вполне могут тоже схватить, а это грозит скандалом. Подумай сам, что скажет твой родитель, увидев в утренних газетах заголовок: «Наследный принц ворвался в Черный замок! Следственная бригада обыскивает руины»!
Ичиго фыркнул:
- Так я им и дамся! И вообще, почему мы тогда просто не можем войти и попросить вернуть это нелепое создание?!
- Потому что это лишено интриги. - Исида поправил очки. - И мысли как стратег…
- Что, опять?!
- Тебе полезно. Так вот, если они поймут, что львенок представляет ценность, не исключено что за него потребуют выкуп. Как у тебя на этой неделе с деньгами на карманные расходы?
- Никак, - мрачно признался наследник трона. - Ладно, я понял. Какой у тебя план?
- Мы тихо переберемся через стену, тихо проникнем внутрь, тихо заберем Кона и тихо уйдем. «Тихо» – тут ключевое слово, понятно?
- Да что ж непонятного то… - согласился Ичиго.
- Я имею в виду, что ты будешь не только красться на цыпочках, но и, встретив кого-нибудь, немедленно спрячешься, а не ввяжешься в бой, - настойчиво продолжал Исида. - Это тоже понятно?
Ичиго закатил глаза.
- Тебя послушать, так я только и делаю, что бью морды всем встречным. - Он подошел к стене, подергал за стебель лозы, и уверенно полез вверх.

**
- Послушай, а ты уверен, что тут вообще кто-то живет? - Ичиго смахнул с волос паутину и уныло окинул взглядом длинный пыльный коридор. - Мы уже сколько тут шатаемся, и никого не встретили, зато грязи на себя собрали…
Квинси только вздохнул, скорбно созерцая пятнышко пыли на белом рукаве своей рубашки. Он начинал думать, что спасение Кона своими силами было не такой уж и хорошей идеей. Темницы – логичное самое логичное место для поиска пленника - были девственно пусты, и под завязку полны пыли.
- По крайней мере, теперь мы знаем, что здесь нет большого гарнизона.
Ичиго скептически взглянул на него.
- Ты мог бы узнать об этом у любого мальчишки-посыльного, которые доставляют сюда еду. Хотя… с другой стороны, раз сюда доставляют еду, значит, тут хоть кто-то есть!
- Гениальное заключение, - буркнул Исида.
Мальчишки выбрались наверх, во двор замка. Там было так же пусто, как и в подземелье, если не считать разгуливающей по двору курицы.
Ичиго смерил ее мрачным взглядом и обернулся к Урюу:
- Ну что, будем красться на цыпочках и скрываться от нее в тенях?
Исида насупился. К счастью, от необходимости отвечать его избавил тихий, прерывистый полуписк-полувопль: - Эй, парни, я ту-уут!
Парни завертели головами, и спустя пару мгновений увидели рожицу Кона, то появляющуюся, то исчезающую в высоком окошке на двери будки привратника.
- Уф, я думал, совсем пропаду, - простонал Кон, вываливаясь из будки. - И никогда больше не увижу аппетитных булочек Орихиме-тян…
- Она готовит аппетитные булочки? - недоверчиво хмыкнул Ичиго. - Не знал.
- Идиот, я имею в виду вот это… - львенок многозначительно помахал лапками перед собой, словно обводя два круга. Исида покраснел, Ичиго только недоуменно приподнял бровь.
- Какого черта тебя вообще сюда понесло? - поинтересовался он, поднимая плюшика за ухо.
- Но-но, полегче! - завопил львенок. - Я… пошел на разведку, вот!
- Собрать данные о стратегических запасах пыли, что ли? - Ичиго фыркнул.
- Тут их как минимум трое, - заговорщицки прошипел львенок. - Тип в очках, говорящий кот, и мышь! Так что если мы все разом навалимся, то запросто напинаем им задницы!
- Ты, я так понимаю, собираешься взять на себя мышь… - Ичиго чуть не рассмеялся, но ладонь квинси вдруг зажала ему рот.
- Сюда кто-то идет, - пробормотал Ишида.
Наследный принц и львенок замерли, тоже прислушиваясь.
Действительно, из-под арки ворот раздавались медленные шаркающие шаги и бормотание «Где пленник, где пленник… пленник в будке, а будка…будка где?!! Это несправедливо - держать его в будке, а не в темнице…»
Спустя несколько мгновений они увидели и говорившего. Им оказался большущий крот, с повязанной вокруг шеи оранжевой косынкой. В руках у него была трость, которой он и ощупывал пространство вокруг себя.
- Наше счастье, он ничего не видит, - выдохнул Исида в ухо другу. - Ичи, ты прикрой нас, пока мы спасаемся бегством! - С этими словами он втолкнул парнишку в сторожевую будку, бесшумно прикрыл дверь, а сам, с Коном в охапку, начал прокрадываться к воротам.
- Э-эээ? - недоуменно пробормотал Ичиго. - Какого черта? Нафиг мне вас прикрывать, если я могу сбежать вместе с вами?! - Он пнул дверь, которую предусмотрительный Исида еще и запер на засов, и потряс кулаком. – И как мне вас прикрывать, если ты меня запер?! Ну, придурок квинси, погоди!
Дверь в каморку распахнулась. Ичиго попытался было проскочить мимо крота, но был схвачен за шиворот и поднят в воздух.
-Айзен-сама приказал доставить пленника… - проскрипел крот, и понес Ичиго куда-то внутрь замка.

**
- Пленник доставлен, Айзен-сама, - отрапортовал крот, бесцеремонно ставя Ичиго на пол.
Тот пнул его по черной лапе и сумрачно уставился на хозяина роскошного кабинета.
Хозяин поправил очки и подслеповато сощурился.
- Мне кажется, за это время он слегка изменился… - задумчиво сказал он. – Кажется, несколько часов назад он был несколько… ээ… помельче…Тоусен-кун, ты точно привел нашего гостя?
Крот прекратил прыгать по кабинету, держась за пнутую парнем лапу.
- Я нашел его в сторожке, как Гин сказал. А уж кого он туда сажал, понятия не имею! Это несправедливо - пинать меня!
- М-мм, ты прав. Гин?
- А что, Гин, что - Гин? - свернувшийся на подоконнике большой белый котище встал и потянулся, выпуская когти. - Ну, подумаешь, парень стал чуть побольше. Мне даже нравится.
- Хм… - мужчина снял очки и принялся растерянно их протирать.
Ичиго надоело изображать из себя молчаливого суслика.
- Эй! Вы кто такие? - поинтересовался он.
- О, извини, что мы не представились. - Мужчина снова надел очки. - Я Айзен Соуске, хозяин этого места…
- Он Великий Черный Властелин Тьмы и Зла! - провыл кот зловеще. - А я - его верный, злобный и коварный советник Ичимару Гин! - он встал на задние лапы, принимая наполеоновскую позу.
Ичиго приподнял бровь.
- А он? – принц указал на задремавшего в кресле крота.
- Он? - Кот почесал ухо. - Да как сказать. Он несчастна жертва.
- Ваша, что ли? - недоверчиво уточнил Ичиго.
- За кого ты нас принимаешь?! - фыркнул кот. – Мы - приличные злодеи! Нет, он жертва одной идиотки-феи… Хинамори Момо, слышал про такую?
- А, это та, которая практикует магию с помощью персиков? - Ичиго удивился еще больше.
- Ш-шшш! - кот выгнул спину дугой. - Ты ее знаешь?!
- Видел рекламу в газете, - признался Ичиго. - А что она вам сделала?
- Эта мелкая… шшшш… - кот снова раздраженно зашипел. - Она влюбилась по уши в нашего Повелителя!
Ичиго покосился на мужчину, который опять принялся что-то писать. Мужик как мужик, довольно приятный, но ничего особенного. Не тянул он на Черного Властелина Зла, и все тут.
Кот взмахнул лапой, и Ичиго взвыл, схватившись за расцарапанное плечо.
- Эй, ты чего?!
- Не люблю, когда меня игнорируют, - цыкнул зубом кот. - Раз уж спросил, изволь выслушать! Садись, и я поведаю тебе длинную, трагичную историю противостояния сильного мужчины и влюбленной бабенки…
- Что-то я не уверен, что хочу ее слышать… - пробормотал Ичиго, пятясь к двери.
- А придется. - Кот расплылся в зловещей улыбке, одним прыжком оказался рядом с растерянным пареньком и ловким толчком усадил его в кресло, а сам вскочил на спинку, устроив свою морду над плечом Ичиго. - Значит, дело было так… наш повелитель преподавал в Университете Злобных Владык Мира на кафедре теории Великого Зла, а эта идиотка Момо была его студенткой. Одной из многих пускавших по нему слюни, уточняю. К сожалению, она была достаточно талантлива в демонической магии и, к сожалению, Владыка обратил из-за этого на нее внимание. И к еще большему сожалению, она приняла его внимание исследователя за внимание влюбленного мужчины… а когда выяснилось, что все не так… - Кот печально покачал хвостом. - Ты когда-нибудь имел дело с отвергнутой женщиной, малыш? Да еще отвергнутой после того, как она успела раздеться догола? Хотя, вряд ли… - Кот скептически оглядел покрасневшего мальчишку. - В общем, имей в виду - адские фурии и рядом не стояли.
- Она его возненавидела? - Ичиго покосился на хозяина замка.
- Хуже, - скорбно ответил кот. - Она поклялась, что во что бы то не стало добьется его взаимности. Ну, ты знаешь, такой тип «если я очень постараюсь, он непременно в меня влюбится». - Кот тяжело вздохнул. - Это были адские денечки, скажу я тебе. Она преследовала хозяина днем и ночью, пыталась приворожить его какими-то дикими знахарскими методами; и мы не успевали и глазом моргнуть, как она пыталась залезть к нему в кровать или зажать в уголке. Приходилось все время быть начеку… и, в конце концов, эта идиотка решилась на отчаянный шаг. - Кот замолчал и принялся судорожно вылизывать лапу.
- Она утопилась? - предположил Ичиго.
- Мяу, это было бы СЛИШКОМ хорошо. - Кот щелкнул зубами. – Нет, она наложила на владыку проклятие «Хорошего парня».
- Э? - Ичиго непонимающе похлопал ресницами.
- Не «Э», а «О, какая трагедия», - вздохнул кот. - Теперь он выглядит как типичный «хороший парень», одевается, как «хороший парень» и, что еще хуже, и ведет себя так же! Если раньше он разрабатывал планы по захвату мира, то теперь проектирует исключительно детские площадки! - Кот с отвращением покачал головой. - Детские площадки! Горки, качели и черепахи! Можешь себе представить?!
- Ну… - Ичиго растерянно почесал затылок. Лично он считал проектирование детских площадок вполне приличным занятием, но коту этого, пожалуй, лучше было не говорить. Поэтому вместо ответа он задал вопрос:
- Значит, вы будете тут строить детскую площадку? Круто…
- Какие детские площадки на болоте? - Кот фыркнул. - Парень, ты идиот? Я просто увез Владыку подальше от этой жуткой девицы, чтоб она не успела его окрутить пока он находится под заклятием. Как только срок лицензии заклятия кончится, все вернется в норму, и мы вернемся к старым добрым дням крови и зла… - облизнулся кот. – Не так уж долго ждать осталось. Главное, чтобы Хинамори не нашла нас раньше. Иначе пиши пропало – Владыка, как только увидит, в нее влюбится, женится, и у них будут дети… шшшш… - он встряхнулся, укладывая вставшую дыбом шерсть. –И он останется Хорошим Парнем на всю жизнь, какой кошмар, бррр…
- Дети - это хорошо, - пробормотал рассеяно Владыка, не отрываясь от черчения. - Дети, это цветы жизни…
- Вот видишь? - Кот страдальчески вздохнул.
Ичиго постарался сдержать улыбку.
- Но все таки, как во все это вписывается он? - настырно поинтересовался парень, ткнув пальцем в сторону спокойно дремлющего крота.
- А, он… - Кот махнул лапой. - Понимаешь, он пытался снять с владыки заклятие и перенести на себя, чтобы «восстановить справедливость».
- Зачем?!
- Не «зачем», а «почему». А затем и потому, что он безнадежный идиот, который давно влюблен в эту Хинамори. И если бы ему удалось переложить заклинание на себя, то ей пришлось бы влюбляться в него.
- Идиотизм какой-то, - пробормотал Ичиго.
- Согласен, - кивнул кот. - Эти любовные заклинания… мдяу… мяу… никогда не пользуйся ими, мальчик. Проблем не оберешься, а результат, как видишь, не гарантирован.
- Да я и не собирался… - пробормотал покрасневший Ичиго. - А что, это заклинание все-таки можно снять?
- При исполнении одного условия. - Кот грустно кивнул. - У этих лицензионных заклинаний всегда есть условие, по которому его можно аннулировать. К сожалению, Момо в этом вопросе проявила несвойственное ей здравомыслие и выбрала заклинание с невыполнимым условием.
- Каким же? - спросил заинтригованный Ичиго. - Или это секрет?
- Да какой там секрет… заклинание спадет, если владыка «до конца срока действия лицензии отведает клубнику».
Ичиго фыркнул. Условие показалось ему идиотским, но не таким уж невыполнимым.
- Клубника не такой уж дефицит, - заметил он.
- У Владыки на клубнику аллергия, - грустно ответил кот. - Если он откусит хоть самый маленький кусочек, то… - кот схватил себя лапами за шею и вывалил набок язык, наглядно демонстрируя, что тогда произойдет.

**
А в это время, на другом конце леса, Исида Урюу торжественно вручал Орихиме-тян спасенного Кона.
- Вот твоя любимая игрушка, Орихиме-тян! - прочувствованно молвил он, впихивая львенка ей в руки так, что его морда уткнулась прямо в ее грудь.
- Спасибо, Исида-кун, - улыбнулась Орихиме. - Только я не понимаю, зачем ты принес его сюда из дома? Или вы тоже хотите помочь мне собирать грибы?
- Какие грибы?! - удивился Исида. - А, впрочем, не важно. Важно то, что я спас твою игрушку, вырвав ее из лап злобного черного властелина...
- Ой…- Орихиме-тян приложила ладошку ко рту. - Это так благородно с твоей стороны, Исида-кун! Наверно, сложно было победить Черного Властелина?
- Да, неимоверно сложно. - Квинси поправил очки. - Но благодаря благородному самопожертвованию со стороны Куросаки, мне удалось спасти Кона.
- Ой, а что случилось с Куросаки-куном? - встревожилась Орихиме. - Я же собиралась накормить его вечером ужином из жульена с грибами…
Исида покосился на корзину, полную поганок, и поежился.
- Знаешь, он не любит грибы. Приготовь что-нибудь другое, - в приливе милосердия к другу посоветовал Квинси.
- Да? А что он любит? - Орихиме похлопала глазами, отодрала от своей груди впавшего в блаженное забытье Кона и выпятила ее так, что она оказалась чуть ли не под носом Квинси. - Пожалуйста, расскажи мне…

**
- Ну, я, пожалуй, пойду… - Ичиго сделал крохотный шажок в сторону двери.
Впавший было в меланхоличное молчание после рассказанной истории кот, насмешливо фыркнул.
- Ну уж нет. Где ты видел, чтобы злодеи вот так запросто выпускали забредших к ним невинных девиц?
- Но я не девица!
- Какая разница. Главное, теперь мне есть с кем поговорить, так что побудешь тут, пока действие заклятия не кончится…
Ичиго нахмурился.
- Во-первых, у тебя есть с кем поговорить и без меня… - Кот отрицательно покачал головой. - А во вторых, как это могу жить у вас, бог знает сколько времени?! Папа будет волноваться…
- Отвечаю по пунктам. - Кот поднял лапу, выпустил три когтя. - Разговаривать мне тут не с кем. Владыка способен говорить только на тему детских площадок; а бедняга Тоусен не может сказать и двух фраз, чтобы не ставить спич про справедливость. Как видишь, в приятные собеседники они не годятся. - Кот загнул первый коготь. – Во-вторых, жить тебе тут нужно будет всего-то неделю. К концу этой недели действие этого идиотского заклинания спадет. - Кот загнул второй коготь. - И в третьих, ты можешь позвонить своему папе, я не возражаю.
Порывшись в карманах жилетки, он выудил из одного сотовый телефон, из другого - сладко посапывающую маленькую белую мышку с золотой челочкой. Задумчиво посмотрев на нее, сунул обратно в карман, а телефон протянул Ичиго.
Тот проводил мышку оторопелым взглядом, но телефон взял.

- Алло, папа? - натянуто произнес он, набрав номер. - Я тут с кое-кем познакомился, и, наверное, задержусь на какое-то время…
- Ичиго, ты цел! Папочка волновался!!! - Ичиго поморщился и отодвинул трубку подальше от уха.
- Что-то случилось? - осторожно поинтересовался он.
- Это все Урахара виноват! - родитель на другом конце трубки обиженно засопел. - Клянусь, я больше никогда не позволю ему проводить эксперименты на дворцовой территории…
- Сестренки в порядке? - встревожился парень.
- Да, разумеется! Я не позволю ни одному волоску упасть с головок моих очаровательных дочек…
- Слава богу, так что случилось?
Король Ишшин шумно высморкался.
- Киске уже давно работал над новым оружием, Хо Гиоку. Вот вчера он его закончил и решил испытать…
- Ну, и?
- После запуска оно упало как раз на ту половину дворца, где находились твои комнаты, там сейчас развалины.
- О.
- А потом оно перепрыгнуло на теплицу. Там тоже теперь развалины.
- Перепрыгнуло?!
- А потом на астрономическую башню…
- Я догадываюсь, там теперь тоже развалины, - не выдержал Ичиго. - Что за хреновину соорудил этот придурок?!
- Пожалуйста, не говори так о моем любовнике, - чопорно попросил Ишшин. - А вообще, спросишь его сам, когда он поймает этот гигантский прыгающий шар… кстати, ты когда придешь? Надо бы разобрать завалы…
- Вот когда разберете, тогда и вернусь, - бессердечно ответил Ичиго. - Припаши Урахару, ему полезно будет. Пока!
Он сложил телефон и ослепительно улыбнулся коту.
- Я принимаю ваше приглашение погостить!

**
- Это гостевая комната… это столовая… это танцевальный зал… а это еще одна комната… а там еще одна столовая… а вот еще гостевая… ты какие обои предпочитаешь - в полосочку и ли в цветочек?
Кот обернулся, взглянул на вертящего по сторонам головой паренька.
- Да мне пофиг, - отмахнулся тот. - Но зачем вам такой большой замок, если вас всего трое?
- Четверо. - Кот погладил карман, из которого торчал кончик мышиного хвостика. - Положение обязывает, знаешь ли. У приличного Черного Властелина обязательно должен быть замок с темницами, башнями и парой-тройкой подземных ходов. Вот там, где мы жили раньше, у нас были еще и конюшни, и частокол вокруг замка с недурной коллекцией черепов.
- Чьх? - не понял Ичиго.
- Героев, конечно. - Кот фыркнул. - Он очень популярный Властелин Зла был, знаешь ли. Рыцари и герои приезжали бросить ему вызов не реже раза в неделю. Погибнуть от его руки считалось довольно престижным. - Кот удрученно вздохнул. - Эх, золотые были денечки…
- Я буду жить здесь. - Ичиго решительно шагнул в первую попавшую комнату. Выслушивать ностальгирующего по «золотым кровавым денечкам» кота ему не слишком то хотелось.
- Как угодно, как угодно. - Кот уселся рядом с дверью, наблюдая за исследующим комнату парнишкой. – Кстати, я до сих пор не знаю, как тебя зовут.
- Куросаки Ичиго, - рассеянно ответил парень.
- Ичиго, гммм… - кот сощурил глаза. - Интересное имя. Надеюсь, ты не собираешься бросать Владыке вызов на битву, как это плюшевое недоразумение до тебя? Жалко было бы хоронить такого симпатичного юношу… конечно, несовершеннолетним лицензии Героев не выдают, но всегда есть исключения, не так ли?
Ичиго тяжело вздохнул.
- Знаешь, ты очень странный кот, - сказал он.
Кот довольно мурлыкнул.
- По сравнению с моим троюродным братом по бабушкиной линии, я еще вполне нормальный, но спасибо за комплимент. - Он встал, распушил хвост. - Бай-бай… завтрак у нас в 9, не проспи.
Ичиго запер за ним дверь, не раздеваясь, шлепнулся на кровать и неуверенно улыбнулся потолку. Похоже, неделя обещала быть интересной.

Когда он, зевая и поплутав по коридорам замка, спустился вниз, все остальные уже были в сборе. На коте был роскошный шелковый халат, крот сменил оранжевую косынку на шее на белую и жевал морковку, Владыка, похоже, со вчерашнего дня не только не переодевался, но и не приводил себя в порядок.
Стол не блистал яствами: чайник, вазочка с печеньем, и несколько консервных баночек. Только маленькая мышь, сидя на плече кота, с печальным видом грызла кусочек сыра.
- Если чего-то хочешь, не стесняйся. - Кот широким жестом обвел консервные банки.
Ичиго приподнял бровь.
- Странный завтрак…
- А что делать. - Кот развел лапами- Я не умею готовить вообще. Владыка не умеет готовить ничего, кроме яичницы. Я честно ел ее первый год, и теперь убью любого, кто предложит мне жареные яйца. Доверять готовить Тоусену…бррр… поверь, ты НЕ хочешь есть то, что он приготовит. (- Как то это знакомо звучит… - пробормотал Ичиго в сторону) – Я когда-то предложил Владыке применять его кулинарию для пыток, но он решил, что это слишком жестоко. Так что консервы нас весьма выручают.
Ичиго покрутил в руках банку с анчоусами и тяжело вздохнул.
- Ясно. Где у вас кухня?
**
- Да ты просто послан нам небесами! - Гин восхищенно оглядел заново накрытый стол, шлепнул по лапе потянувшегося было за тарелкой с онигири крота, и подвинул ее к себе. - Айзен-сама, женитесь на нем!
- М-ммм… хорошая идея… - прочавкал Владыка, с обожанием глядя на тост с джемом.
Ичиго смущенно потупился.
Дружную трапезу нарушил раздавшийся за стенами нечеловеческий вой.
- Люууууууууубиииимыыыыыыййй!!!!!!!!!
Айзен вздрогнул, кот вскочил, вздыбив шерсть, а Ичиго опрокинул на себя чашку с чаем. Только крот продолжал меланхолично жевать морковь.
- Соускееееее!!! Я пришла спасти тебя-яяя!!! Подлый Ичимару, выходи и сражайся со мнооооойййй!!!!!!
- Кажется, там прокричали мое имя… да и твое тоже… - Владыка растерянно поправил очки, поднялся из-за стола. - Надо посмотреть, кто это…
Бамц!
Ичиго еле успел подхватить потерявшего сознание Владыку.
Кот поставил на стол тяжелый серебряный поднос и тоскливо мяукнул.
- Все таки она сюда добралась… пошли уж, глянем. Тоусен, эй, Тоусен! Бери владыку, да поосторожнее. И тащи в его покои. И не забудь связать!!!

**
Ичиго с любопытством посмотрел вниз со стены.
Унылый болотный пейзаж теперь был разбавлен наличием белого коня, на котором гордо восседала маленькая девичья фигурка в сверкающих доспехах.
- Ичимару, выходи!!! - снова заголосила она, потрясая копьем. – Выходи, подлый трус!
- Ищи дураков, - прошипел кот. - Был бы я в своем нормальном состоянии – давно уже на клочки бы порвал.
- В нормальном? Это в каком? - Ичиго отвлекся от разглядывания девицы и перевел взгляд на кота.
- В человеческом, в каком же еще. - Кот раздраженно фыркнул. - Нет, ты точно идиот. По-твоему, нормальные коты разговаривают?
- Всякое бывает, - уклончиво ответил Ичиго. - Хм, что она делает? - Девушка тем временем, отвела коня подальше от замка, потом развернула и припустила к замку во весь опор, держа копье над головой двумя руками. - Неужели собирается протаранить стену?
- Мяу… не думаю… - Кот нервно повел хвостом из стороны в сторону. – Пойдем-ка отсюда побыстрее. Знал бы, что она нас найдет - набрал бы гарнизон поприличнее и поставил на стенах катапульты. С пушками.
- Соуускеее, я идууу… - Хинамори, использовав копье как шест для прыжков, пролетела над их головами и приземлилась на крышу курятника. Оттуда раздалось возмущенное кудахтанье, полетели перья, и спустя минуту Хинамори выскочила на свет. Вид у нее был не слишком привлекательный - блестящие доспехи изрядно помялись и были запачканы куриным дерьмом, в растрепанных волосах торчали пучки соломы и куриные перья.
- Соуске, ты где?! Лю-уууюииимыыый!!! - завопила она. - Отзовись, мой сладкий персик! Я иду искать тебя!!!
Ичиго сдавленно фыркнул, у кота перекосилась морда.
- Похоже, настало время радикальных действий, - прошипел кот. - Бегом за мной, надо успеть к Владыке раньше, чем его найдет эта полоумная.
- А почему я должен помогать вам? - озадаченно поинтересовался парнишка; правда, уже на бегу.
- Потому что иначе я превращу твою жизнь в ад, - доходчиво объяснил кот.
Они влетели в комнату Владыки, где кот принялся лихорадочно воздвигать баррикаду перед дверью, среди прочей мебели задвинув туда и крота вместе со стулом, на котором тот сидел.
Сам владыка лежал на кровати, растерянно хлопая ресницами. Ничем другим он пошевелить просто не мог - старательный Тоусен замотал его веревкой от шеи до пяток, превратив в своеобразное подобие гусеницы.
- Ну, и что ты от меня то хочешь? - Ичиго раздраженно скрестил руки на груди и уставился на кота. - Если ты хотел, чтобы я остановил эту девицу, то не стоило запирать меня тут вместе с вами.
- Остановить ее? - кот фыркнул. - Не смеши меня, она бы тебя растоптала и не заметила. Влюбленная женщина - страшная сила, поверь мне.
Ичго бросил взгляд на трещавшую под ударами извне дверь. Пожалуй, кот был прав.
- Ну, и дальше что? - несколько нервно поинтересовался он.
Кот ухватил его за плечи и развернул лицом к кровати.
- Целуй его.
- Что-ооо?! - Ичиго вытаращил глаза. - Ты что, свихнулся?! Даже если не учитывать того, что я парень, не понимаю, как это вам поможет!
- Тебя зовут Ичиго… - кот уперся лапами в спину парня и принялся подталкивать к кровати. - А на одном жутко древнем языке это имя означает «клубника».
- Ну и что? - Ичиго уперся руками в край кровати, не давая коту повалить себя на Владыку.
- Это вполне соответствует условию заклинания. - Кот попытался подтолкнуть его дальше, но эффекта не добился. - Это, конечно, не наверняка…
Баррикада начала рушиться, и кот с раздраженным мявом запрыгнул на голову Ичиго. Не ожидавший такого парень под весом кошачьей тушки рухнул вниз, прямо на владыку, отчего тот застонал - Ичиго довольно больно приложил его лбом в переносицу. Юный принц попытался встать, открыл рот, чтобы рявкнуть на кота, и почувствовал, что он полон шерсти.
Парень замотал головой, отфыркиваясь и отплевываясь, и случайно мазнул губами по губами лежащего под ним мужчины.
В следующую секунду раздалось негромкое «пфу» и Владыку окутало искристое, розовое, пахнущее персиками облачко, а Ичиго прижало к постели весом гораздо большим, чем кошачий.
- …но в критической ситуации все средства хороши, не так ли? - проворковал Гин, теперь уже вполне человекообразный, держа на руках Маленькую Белую Мышку, которая превратилась в красивого стройного блондина с золотыми волосами.
- Слезь с меня, ты… - Ичиго беспомощно задергал ногами.
Гин тихонько рассмеялся, легко поднялся на ноги, закинув оторопело моргающего блондина на плечо.
- Уфф… - Ичиго пошевелил освобожденными плечами. - Ну ты и тяжелый… получилось, что ли?
- Вне сомнения, - глубокий, бархатный голос заполнил помещение. Ичиго замер, точно кролик. Розовое облачко исчезло, унеся с собой заодно и веревки, и явило миру истинный облик Властелина Зла.
Казалось бы, изменения были совсем небольшими, но без очков, с откинутыми со лба волосами он стал совсем другим человеком. Красивым, опасным… и дьявольски сексуальным.
Ичиго сглотнул и принялся было потихонечку отползать прочь, но рука мужчины ухватила его за талию, оставляя на месте.
- Прости, что до сих пор не уделил тебе должного внимания, о спаситель, - промурлыкал он. - Пора нам познакомится поближе. Гин, будь любезен, позаботься о Хинамори-кун. А потом найди мои кожаные брюки.
- Ага, конечно. - Гин заодно подцепил за шиворот Тоусена, пинком развалил остатки баррикады и вышел за дверь, по-прежнему удерживая золотоволосого парня на плече. Тоусена от безжалостно толкал впереди, используя как щит. Спустя секунду из коридора раздались жуткие крики, вой и звуки, похожие на чавканье гигантского крокодила, после чего все стихло.
Айзен удовлетворенно улыбнулся и перевел взгляд на притихшего мальчишку в своих объятьях.
- Ну, продолжим знакомство?

И жили они долго и счастливо.

Эпилог.
- А еще Куросаки-кун любит вот так… - Исида закинул ноги Орихиме себе на плечи, и вошел в нее одним толчком.
Девушка хрипло застонала и вцепилась ногтями в спину Исиды, притягивая его ближе.
- К черту Кросаки -куна, возьми меня, о мой герой!
Сидящий рядом с работающей видеокамерой львенок грустно вздохнул, перебирая струны банджо.
- Сердце красавицы склонно к измене… - фальшиво затянул он.

Конец.

---

Хэллоуинский челлендж. День первый: "Костюмы"

Корсет VS Пирожки
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи:
Гилберт/Иван(Пруссия/Россия), упоминаются Франциск/Артур(Франция/Англия)
Рейтинг: PG-13
Направленность: слеш
Жанры: Романтика, Юмор, AU, ER (Established Relationship)
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: О том, что важнее для Красной Шапочки и через какие места лежит путь к сердцу мужчины. [Хэллоуинский челлендж!]
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/6084170

Гилберт рвано выдохнул сквозь стиснутые зубы. По виску текла капля пота, а все тело ломило от напряжения. Он дышал прямо в русый затылок и мог ощущать аромат яблочного шампуня. От сладкого запаха немного кружилась голова. Резкое движение и Брагинский, выгнув спину, зашипел.

— Сильнее!

— Вань… Я больше не могу.

— Что значит не могу? Ты всего три минуты пыхтишь!

— Я на это не подписывался.

— Может, мне еще кого-то позвать? Франциска, например? Артур вон довольный ходил.

Гилберт раздраженно скрипнул зубами и разжал болящие от напряжения пальцы, выпуская кожаный шнурок. Корсет — черный, глянцевый, как какой-то бдсмный атрибут, никак не хотел поддаваться. Так же как и злющий Брагинский. А меж тем университетская вечеринка в честь Хэллоуина уже улыбалась и махала ручкой. Немца вся эта трескотня, распиханные по углам тыквенные рожи и костюмированный ад никак не вдохновлял.

Иван же новость о скорой вечеринке воспринял с энтузиазмом и спешно принялся мастерить себе костюм, благо на дизайнера учился. Но, по роковой случайности, сестра Ивана, мелкое исчадье ада по имени Наташка (которую Гилберт в глубине души любил, видя в ней отголоски самого себя в детстве) разлила клюквенный пунш. Прямо на иванов швейный труд. Так что костюм Чеширского кота был убит наповал и восстановлению не подлежал. Расстроиться Брагинский не успел — однокурсник Артур Керкленд слег с осенней простудой, а свой костюм, за неимением альтернатив, отдал счастливому Брагинскому.

Правда, по мнению Гилберта, радость Ивана была преждевременной, потому что…

— Вань, ты не обижайся, но ты сравни свои габариты и Артура. Это не я виноват, что твой дурацкий корсет не шнуруется.

— То есть ты намекаешь, что я толстый? — с лучезарной улыбкой, от которой вяли даже кактусы, спросил Иван.

— То есть я намекаю, что Артур мелочь костлявая, — ловко отбил Байлшмидт. — Даже подержаться не за что. На что там Франц запал не пойму.

Иван на это замечание фыркнул и попытался затянуть шнуровку самостоятельно, но после пяти минут мучительной борьбы, сдался. Корсет, сидящий на Керкленде как влитой, на Брагинском едва сходился. Облегающие штаны из черного спандекса тоже, казалось, вот-вот затрещат по швам. Единственной приличной деталью этого порнушного костюма Красной Шапочки был плащ — обычная красная накидка с капюшоном.

Гилберт выдохнул, пытаясь подавить раздражение.

Эротические игры (в том числе и в Шапочку и Волка) ему нравились. А вот расстроенный Брагинский — нет. Иван же, трагично изображая выброшенную на берег морскую звезду, развалился на кровати. От каждого мимолетного движения ткань штанов протестующе скрипела. Гилберт посмотрел на обтянутые черным бедра и обеспокоенно осведомился:

— Тебе там не жмет? А то смотри, правда бабой станешь…

В лицо прилетела подушка.


****


День Икс наступил по всем канонам. В пятницу.

Все было не так плохо, как ожидал Байлшмидт. Нет, честно. В пунш кто-то щедрой рукой плеснул водки (Гилберт подозревал Скотта Керкленда), из колонок звучал Мерлин Мэнсон с бессмертным хитом про Хэллоуин, тут и там мелькали девицы в костюмах разной степени развратности.

Не хватало только Ивана для полного счастья.

Которого как раз не было.

Гилберт еще немного покурсировал по залу, свистнул бутылку пива у ответственного за бухло Хенрика Хансена, постоял у дивана, где разношерстная компашка на ноуте смотрела второй «Звонок», совершенно бездарную поделку под японский оригинал и, плюнув на все, решил вернутся в их с Брагинским комнату. Веселится не хотелось и даже чужие сиськи, выглядывающие из декольте аки скримеры из темных углов, должного энтузиазма не приносили.

«Дожились», — подумал Гилберт, плетясь по коридору общежития. Главная примета серьезных отношений это когда чужие сиськи уже не в радость.

Иван ожидаемо нашелся в комнате.

На нем были простые черные полуспортивные штаны и белая футболка. Красный плащ валялся где-то на кровати в полумраке казался даже зловещим. Гилберт не теряя времени сразу бросился вперед, завалив пискнувшего Брагинского на постель и, сжав запястья, завел его руки вверх.

— Здр-р-раствуй, Кр-р-расная Шапочка, — прорычал Гилберт прямо в покрасневшее ухо и на пробу куснул за мочку. Иван дернулся, но продолжил стоически молчать. — А ты знаешь зачем мне такие большие зубы?

Иван пренебрежительно дернул плечом и попытался скинуть его с себя, но Гилберт навалился еще сильнее и Брагинский, сдавшись, откинулся на постель. Он уже не казался таким разбитым, но все еще отказывался смотреть немцу в глаза. Гилберт снова потянулся к уху и хриплым шепотом проурчал:

— А знаешь, что у меня еще большое?

Глаза Ивана расширились и за секунду его лицо стало свекольно-красным. Гилберт охнул, когда чужое колено прилетело в бок, и скатился с Брагинского.

— Пошляк!

Несмотря на прострелившую тело боль, Гилберт бессовестно заржал.

— Я вообще-то имел в виду мою большую к тебе любовь. Но если ты предпочитаешь другие варианты…

«Другие варианты» они не стали откладывать. А после, оба довольные и взъерошенные, они просто лежали рядом, слушая отголоски чужого пьяного веселья, доносившиеся из гостинной. Немец считал Хэллоуин успешно отпразднованым, но кое-что его все-таки беспокоило.

— Вань, вот скажи честно, чего ты так взъерепенился из-за этого костюма, а?

Брагинский повозился — русая макушка приподнялась над подушкой. Он молчал так долго, что Гилберт уже грешным делом решил, что ответа он не получится и закрыл глаза, чувствуя подступающую дрему. А потому вздронул, когда Иван подал голос.

— Я не сексуальный.

«Чего?», — ошалев подумал Байлшмидт. И даже сел на постели. Вот-те новости. Интересно девки пляшут.

— Вот Артур сексуальный. А я — нет, — меж тем продолжил Иван. И горестно вздохнул и снова уткнулся в подушку.

Гилберт прищурился. Он знал, что если Брагинский какую херню себе в голову вбил, выбить это можно разве что кувалдой. А еще иногда он конкурировал с Бонфуа за звание Королевы Драмы. Взвесив за и против Байлшмидт клюнул русского в макушку и проникновенно сказал:

— Зато у тебя пирожки самые вкусные. Для Шапочки это важнее.

— Да? — подозрительно прогнусавил из-под подушки Иван.

— Точно тебе говорю. А теперь спи.

Гилберт щелкнул выключателем, погрузив комнату в темноту.

Спустя пять минут раздалось копошение и Брагинский резко сел.

— Погоди-ка… Что значит «зато»? Значит я все-таки несексуальный? Разве ты, зараза, не должен был сказать мне, что я горячий? Гилберт! — зашипел Иван, тормоша его за плечо.

Немец три раза отвесил себе мысленный пинок за желание подстебать любовника и застонал. Это будет долгая ночь.

@темы: Франция/Англия, фанфик, Моя писанина, Пруссия/Россия, Яой (слеш), Hetalia Axis Powers

---

pale grey; paper face
Переводчик: Seraphim Braginsky
Автор: spidersrorg
Оригинал: archiveofourown.org/works/2530175/chapters/5623...
Фэндом: Tokyo Ghoul
Пэйринг или персонажи: Цукияма Шу/Канеки Кен(Сасаки Хайсе)
Рейтинг: R
Направленность: слеш
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Психология, Hurt/comfort
Предупреждения: Насилие
Размер: планируется Мини
Статус: в процессе
Саммари: Цукияма Шу видит призрака. [история о том, как сломленный смертью Канеки и потерявший интерес к жизни Цукияма встречает Сасаки Хайсе]
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5994640

Chapter 2: flash of mauve

Шу стоял на кухне своей квартиры и точил ножи, предварительно закатав рукава и надев фартук поверх повседневной одежды. Он повернулся к кухонному столу с ножом в руке и резко выдохнул.

— Хори, не могла бы ты, пожалуйста, слезть со стола? Он мне нужен.

Чиё свесила ноги и, повозившись с камерой, щелкнула лицо Шу. Она снова растянулась на столе как ни в чем не бывало и прогнусавила в ответ что-то вроде: «нееее».

— Не используй вспышку! У меня от этого портится цвет лица. Двигайся, я пытаюсь готовить.

Она проигнорировала его и продолжила смотреть в камеру.

— Ты сейчас сама станешь обедом, если не сдвинешься, — раздраженно выпалил Цукияма.

Он с минуту смотрел на нее, ожидая, что она примет угрозу всерьез и отодвинется, но Хори даже не подняла на него взгляд. Он закатил глаза и вздохнул, перебираясь за другой, гораздо более маленький стол. Шу перенес с собой посуду и сверток из коричневой бумаги, но все это можно было обозначить лишь как жалкие наброски по сравнению с его обычным рабочим местом.

Чиё перевернулась на столе, так как ей нравилось наблюдать, как он работает.

— Что ты готовишь?

— Закуски.

— Ах, аперитив? Ты снова заинтересован в еде. Как мило.

Шу снова был ослеплен вспышкой в лицо. Чиё перевернулась на спину и проверила камеру.

— Можно и мне немножко?

— Хори.

— Шучу, это отвратительно. Лучше бы купил мне парфе.

— Позже. Хотя я бы послушал как тебе на вкус человечина, — Шу повернулся к ней спиной и вытащил влажный орган из свертка. — Интересно, будет ли это отличаться по вкусу от восприятия гулей.

Он перевернул орган в руках; кровь запачкала пальцы. Из сердца получится прекрасная закуска. Это безусловно разогреет его жажду вкусить добычу, а вкус будет слаще, когда он поймает ее. Телефон лежал на его столе (ладно, это был стол Чиё) и ожидал звонка. Он ждал, когда его добыча позвонит ему, в конце концов, его взгляд сказал Цукияме предостаточно.

— Что такого интересного там случилось, — пробормотала Чиё, болтая ногами на столе и смотря, как Цукияма готовит продукты. — Ты становишься прежним.

Шу застыл, не дорезав мясо. Он повернулся и посмотрел на Чиё. Она заметила что-то. Разве он вел себя как-то по-другому? Конечно, нет. Он был таким же, как и всегда. Цукияма нахмурился, прежде чем вернуться к сердцу на столе. Он пытался что-то сказать. Но не смог.

— Когда ты уже уйдешь, Хори? — процедил Шу.

— А? Я живу здесь, — отозвалась Чиё и перевернулась на столе, взяв его телефон, чтобы поковыряться в нем.

Цукияма, немного раздраженный, посмотрел на нее и вздернул бровь.

— С каких пор ты… ты не можешь просто так взять и… Хори, — он вздохнул и потер виски. Это была битва, которую он проиграл в собственной квартире. — Ты знаешь, где комната для гостей.

Шу предположил, что иметь компанию не так уж и плохо. Хотя он и избавился от присутствия Канаэ как только смог.

— Ты имеешь в виду моя комната? — хохот Чиё был поистине дьявольским. — В конце концов, я отвечаю за то, чтобы с моим ручным гулем ничего не случилось.

Он уже собирался пошутить, что это она была его домашним питомцем, но его прервал телефонный звонок. Идеально. Его ловушка сработала. Телефон был в руках Чиё, и она послала ему странный взгляд, прежде чем уставиться на дисплей.

— Канаэ не стал бы звонить в такое время, так кто же это мог быть. Не похоже, что у тебя есть другие друзья.

Это задело его.

Цукияма фыркнул, но решил не принимать оскорбление близко к сердцу.

— Дай мне…

Но Чиё уже держала телефон у уха и отвечала.

— Прив-е-е-ет?

Шу положил нож, вытер руки и в несколько шагов оказался возле нее. Он приказал ей «дай сюда», но Чиё встала на ноги и вытянула руку с телефоном над головой. Но даже стол не давал ей особого преимущества перед Цукиямой, учитывая ее крошечный рост.

— Э-э, извините? Какой-то парень с фиолетовыми волосами дал мне этот номер… и я немного нервничаю, ахахах… скорее всего, это была шутка.

Шу схватил Чиё за ноги и стащил со стола. Хори перевернулась и повисла на его плече. Мужчина забрал свой телефон, но Чиё пнула его ногами, и тот потерял равновесие. Они оба ругались и кричали друг на друга — Цукияма на европейских языках, Чиё какую-то непонятную тарабарщину. Они оба свалились на пол с громким стуком, и голова Хори уткнулась в живот Шу. Это выбило из него воздух, и он судорожно вздохнул. Чиё, практически не пострадавшая от падения, выпуталась из кучи-малы и села на грудь Цукиямы, вытянув ноги практически ему в лицо.

Должно быть, вся эта возня была услышана по телефону.

— Привет? Все в порядке?

Чиё поднесла телефон обратно к уху.

— Парень с фиолетовыми волосами. Понятно. Он здесь.

Она передала телефон Шу. Наконец-то.

— Mon cheri, — прохрипел он, пытаясь восстановить дыхание, пока Чиё восседала на нем с чрезвычайно довольным видом. — Пожалуйста, прости за ожидание.

Голос на другом конце прозвучал бодро, кажется, отбросив тревогу, вызванную услышанной сценой.

— О, привет! Прости, я слишком рано позвонил? Ты был занят?

— Нет, вовсе нет, — Шу был ослеплен вспышкой, прежде чем спихнул Чиё со своей груди и принял сидячее положение. — Каждая минута ожидания была мучительна.

Чиё фыркнула и закатила глаза.

Голос на той стороне линии смущенно сбился. Цукияма считал свои фразочки излишне пошлыми в своей банальности, но пока что они все равно работали.

— Ах, ну… — голос сошел практически до мягкого гудения под нос. Он не знает, что сказать от неловкости. Как сладко. Прямо как его вкус в воображении Цукиямы. Мужчина ухмыльнулся.

— Ты хотел бы выпить со мной кофе? — предложил Шу. Он встал с пола и подошел к столу, чтобы опереться на него.

Чиё последовала за ним и попыталась дотянуться до телефона, чтобы услышать, что ему ответили. Но она была намного ниже, чем Шу, и даже прыжки не помогли ей достать телефон. Шу посмотрел на нее, взъерошил волосы и проурчал «нет».

— Ты не смешной, — громко проворчала Чиё.

Шу прижал палец к губам и проигнорировал ее.

— Да, конечно! Завтра будет нормально? Нет, завтра это слишком рано, да?..

— Нет, нет, завтра это прекрасно, — улыбнулся Шу, отвернувшись от странных взглядов Чиё. — Я не могу больше ждать.

Он чувствовал, как у него бурчит в животе. Конечно, он не мог.

С другого конца линии послышался вопрос:

— Тогда мы должны пойти в то место, где мы встретились?

Ах, наконец-то. Его голос звучал увереннее.

Но кофейня была в людном районе. Шу решил, что ему нужно что-то более уединенное, если он собирался съесть его. А он рассчитывал не просто взять пару кусков, как он делал обычно.

Голос из глубин его подсознания сказал ему, что он не делал этого с тех пор, как встретил Канеки. Правда, он даже не охотился, получая еду от их семейного… предприятия. Изначально он изменил своим привычкам, пытаясь заслужить доверие Канеки. Это были усилия, которые он приложил ради одного блюда, которое ему даже не довелось попробовать. Тогда его привычки не изменились. Еда, сказал он себе, вот и все, чем был Канеки Кен.

И теперь он намеривался насладиться каждым кусочком маленького самозванца. Но он не мог убить мальчишку средь бела дня, не так ли? Нет, определенно нужно что-то более уединенное.

— Я знаю место получше, — отозвался он, — Я пришлю тебе адрес.

На самом деле у него не было ни одного на примете, но он заглянул в карту, чтобы найти что-то… удобное для его целей. Безлюдное и с входом в туннель рядом. Идеально.

— Может быть, лучше увидимся вечером? — добавил Шу.

Тогда будет темно к моменту, когда он закончит. Да, просто идеально.

— А разве это не слишком поздно для кафе… Нет, нет, все нормально. Кофе хорош в любое время, — с той стороны линии раздался легкий смех. — Увидимся!

Шу повернулся с сердцу, лежащему на столе, и коснулся разреза.

А потом слизнул кровь с пальцев и улыбнулся.

— Ciao.

Он повесил трубку.

Perfetto.

Чиё тут же подскочила и выхватила телефон у него из рук. Она посмотрела на незнакомый номер.

— Кто это был? Парень, которого ты собираешься съесть, или парень, которого ты…

— Хори!

Она закатила глаза.

— Ты даже не знаешь, что я собиралась сказать.

— У меня есть предположение, — проворчал он. — Маленькую мышку не должны волновать такие вещи.

— Я старше тебя, — презрительно бросила Чиё и убрала телефон в карман. Она щелкнула натюрморт, устроенный Шу, и пройдя к другому столу наконец уселась за него как нормальный человек, а не мелкий воришка.

Цукияма вернулся к своему занятию, перенеся все за любимый стол, чтобы и дальше готовить блюда.

Чиё наблюдала за ним, не сводя глаз, и все время он чувствовал ее хитрый взгляд на себе.

Мужчина посмотрел на нее, и она в ответ поиграла бровями.

Шу в свою очередь вздернул бровь и немного поворчал под нос.

— Ты ведешь себя нормально. Охота? Ты не делал этого целую вечность. Полагаю, как человек, я не должна слишком радоваться, но... ты же мой ручной гуль.

— Я всегда веду себя нормально, — сказал он, игнорируя ее комментарий про ручного гуля. Он считал, что эта шутка порой была довольно забавной. Он повернулся к ней спиной, вернувшись к блюду, которое было почти готово. Больше не удастся использовать его как предлог, чтобы игнорировать Хори. Ему придется либо найти что-то другое, либо выгнать ее.

— Пфф, вовсе нет. Ты не вел себя так с тех пор…

— Не смей заканчивать это предложение, — он изо всех сил старался звучать грозно, но вышел только шепот.

Чиё открыла рот.

— …с тех пор, как ты перестал таскаться за этим парнем.

Шу воткнул нож в стол, и по маленькой кухоньке прокатилось громкое эхо.

Она замерла.

Неуютная тишина повисла в квартире.

Он совсем не изменился, — вот что он сказал себе. Но он знал, что это ложь. Как он мог остаться прежним, когда Канеки… когда Канеки…

Он помнил, смутно, что спустя месяц после… все казалось таким нереальным. Оглядываясь назад, он понимает, насколько эмоционально тяжело ему было, что для него это было настоящим подвигом — пересилить каждодневный туман в голове, купить утреннею газету и найти там маленький, даже крошечный уголок. Поиски прекращены, пропавший студент Канеки Кен признан мертвым.

Он вспомнил, как окружающая реальность расплылась вокруг. Ему показалось, что газета буквально рассыпалась у него в руках, а стоило сделать шаг, и он бы упал в могилу, чтобы присоединиться к Канеки Кену.

С момента исчезновения Канеки прошло слишком мало времени, чтобы однозначно констатировать его смерть, но… это походило на жалкое утешение, предлагаемое статьей CCG. Антейку было подтверждением того, что он действительно мертв.

В маленьком уголочке на газетной странице располагалось черно-белое фото Канеки, где он был запечатлен в одном из своих любимых отвратительных свитеров. Черноволосый. Улыбающийся. Цукияма чувствовал себя так странно, почти ностальгически, хотя он почти не знал Канеки, когда тот еще был таким нежным. Шу и сам внес вклад в эту трагедию. Это заставляло его ощущать тяжесть и горько-сладкое болезненное ощущение в груди. Этот уголок — все, что они дали ему, даже не полноценный некролог.

Канеки Кен, студент из университета Камии, признан мертвым. Его оплакивают любящая тетя и кузен.

Шу знал, что это вторжение в личную жизнь Канеки и что он должен уважать мертвых.
Но он вырезал фотографию, сохранив ее для себя, и решил посетить его семью… чтобы выразить соболезнования.

Он пришел с цветами и добрыми словами, и его тетя, казалось, вела себя отвратительно, пока не рассмотрела его одежду. И враз стала приветливой.

— Это так тяжело для нас, потерять Канеки, — она скулила и плакала. — Он так много помогал нам, был таким ярким, с большим будущим.

Она пела ему дифирамбы и лила крокодиловы слезы, и Шу тошнило от нее. Цукияма сам был обманщиком, и он мог наверняка сказать, что она лгунья. Ее сын вертелся рядом с ними также не из бескорыстных побуждений… Никто из них не заботился о Канеки по-настоящему.

Они не заслуживают Канеки, — Шу ощущал бурлящую ярость внутри. Но он улыбнулся и предложил ей то, ради чего она распалялась тут со своими фальшивыми эмоциями — помощь деньгами. Канеки был его дорогим другом, в конце концов, и его семья, конечно, тоже была не безразлична ему.

Омерзительно, что она использует смерть Канеки, чтобы получить какую-то выгоду. И это с человеком, которого она только встретила? Какая жалкая, отвратительная женщина.

Она дала Шу расположение могилы Канеки… в которой, разумеется, ничего не было. CCG забирали трупы гулей для своих целей. Все, что осталось от Канеки, вероятно, теперь было внутри чемоданчика. Это заставило Цукияму ощутить тошноту.

Видимо, CCG оплатили могилу — милый жест доброй воли. Его тетя не задавалась вопросом, почему CCG сделали это… она просто была рада меньшим затратам. Она и не должна была знать. Не заслуживала этого. Что-то свернулось в животе Шу, когда он понял, что она, вероятно, не пожалела бы денег, чтобы стереть все воспоминания о Канеки.

Он ушел, улыбаясь, хотя его мутило. Отправил им деньги. Он подумал, что Канеки, вероятно, хотел этого.

Он посетил могилу только один раз.

После этого семья Цукиямы отправила Канаэ «присматривать за ним». Как будто он сам не мог о себе позаботиться… Хотя, тогда он и правда не мог. Он был безутешен так же, как тогда, на крыше.


****


Воспоминания причинили Шу почти физическую боль. Он и Чиё все так же молча сидели. Цукияма обнаружил, что его руки дрожат. Он попытался проглотить комок в горле, но его мышцы никак не хотели расслабиться.

Он заставил себя поставить еду в духовку.

Сейчас все на вкус не так уж хорошо.

Он закрыл дверцу и какое-то время смотрел в окно духовки. Он не говорил о Канеки.

Имя Канеки стало для него чем-то священным — он редко думал о нем, как о живом существе, все больше как о какой-то абстрактной концепции в его голове, которая занимала каждую его мысль, оседала тяжестью в груди…

Мальчишка с его лицом имел наглость опорочить все это самим фактом своего существования. Он глумился над Канеки Кеном.

Цукияме хотелось свернуться клубочком и лежать прямо на полу. Но Чиё наблюдала за ним. Она не могла знать.

…но он знал, что она уже сделала выводы.

Так что он сполз на пол и сел.

Гнев на мальчишку-самозванца перемешался с грустью, которую он испытывал, ощущая взгляд Чиё.

Он смутно уловил звук деревянного кресла, скрипнувшего о плиточный пол, когда Чиё поднялась со своего места. Она подошла к нему и села рядом.

— Наблюдать за этим будет очень скучно.

Шу сгорбился и положил голову ей на плечо, почти полностью накрыв ее собой.

Чиё протянула руку и похлопала его по плечу успокаивающим жестом. Это помогало, правда. Они были близки так, как гулям и людям явно не следовало сближаться. Почти как семья.

Они сидели так достаточно долго.

Он вздохнул.

Это был долгий день. Мысли о Канеки заполнили его разум и не собирались покидать его.

@темы: переводы, фанфик, Яой (слеш), pale grey; paper face, Tokyo Ghoul/Токийский Гуль, Цукияма/Канеки

---

москвабург, берлинбург и немножко пруру :3

Письмо
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом:
Персонификация (Антропоморфики), Hetalia: Axis Powers (кроссовер)
Пэйринг или персонажи:
Берлин/Петербург - односторонне, Москва/Петербург, намеком Пруссия/Россия
Рейтинг: PG-13
Направленность: слеш
Жанры: Романтика, Психология, Философия
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: Петербург получает любовное письмо. Не от Москвы.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/6017827


Любовные письма, они либо для храбрецов, либо для трусов. С одной стороны, письмо становится некой театральной площадкой, где, напялив на себя расшитый бисером и золотой вязью камзол Ромео, можно вещать в возвышенно-пошлых выражениях то, что в лицо никогда бы сказать не посмел, по скромности ли, или от страха засмеяться в кульминационный момент.

С другой — писать о любви, искренне писать, опасно и необдуманно. Слова всегда остаются словами, они, может, и не воробей, да только в том и соль, что поймать их не получится. А вот письма… тут уже другой разговор. Тут тебя под белы рученьки сцапают и ткнут носом как нерадивого кота — на-те, голубчик, гляньте, вот же слова ваши. Вы писали или не вы? То-то же!

Рукописи не горят, в отличие от изжеванной кассетной ленты человеческой памяти, что в угоду себе искажает звучание, подтекст и смысл слов как ей угодно.

Поэтому-то Петербург писем не жаловал. Любовных — особенно.

Он с минуту мрачно созерцал конверт из дорогой и плотной кремовой бумаги. Конверт казался странно пухлым, как будто отправитель там написал по меньшей мере целую оду, а не очередную вариацию послания небезызвестной Татьяны. Потянув мгновение в слабой надежде, что письмо само собой куда-то испарится, Петя, сдавшись, вздохнул.

Письмо все еще лежало.

Соблазн «случайно» вылить на него кофе или плюхнуть жирную пышку так, чтобы на остром конвертном боку расплылись подтеки сахарного сиропа из стекшего жира и пудры, — о, как велик был этот соблазн! Но гордость Петра была такова, что спасовать перед каким-то конвертом было смерти подобно.

Да и что сказал бы Михаил Иванович, узрей он эту постыдную сцену? Беззаботно поддразнил бы его или, в своей кошачьей манере, мягко ступая по ворсу ковра, зашел бы ему за спину (когда он так делал, Петя невольно сводил вместе лопатки в странном приятно-мучительном дискомфорте от ощущения чужого призрачного присутствия) и… и что? Взял бы конверт и, распечатав, зачитал бы ему с саркастичной улыбкой? Или в приступе ревности выбросил бы его в корзину для бумаг? Ну, нет, Москва был выше этого.

Наполучав свою долю сей макулатуры, к письмам подобного толка, своим ли, или чужим, он относился со сдержанной прохладной брезгливостью или, в лучшем случае, вежливым недоумением. Петербургу хотелось верить, что, напиши он Мише пару писем, тот все же отнесся бы к ним теплее, чем сам Петербург к полученному им посланию. Но не о Михаиле Ивановиче речь.

Решившись, Петя вскрыл конверт с быстротой, с которой дети пьют мерзкое лекарство, а взрослые — не менее мерзкую водку. То есть, фактически, залпом. Почерк, педантичный и сухой, резко диссонировал с самим понятием «любовного письма» и по своей высушено-канцелярской манере рядового чиновника напоминал скорее деловую переписку. Даже на имя отправителя не нужно было смотреть.

«Дорогой Петр Петрович, спешу вам сообщить, что огорчен вашим нежеланием отвечать на мои письма… »

Слово «дорогой» было выведено немного криво, нарушая идеально-бесцветную симметрию букв, словно писавший на мгновение заколебался, размышляя об уместности подобного обращения. Ну, как в таких случаях говорит Новгород (Великий, разумеется): «В какой конкретно валюте я дорогой?»

Пожалуй, Берлин бы с большим для себя комфортом использовал бы нейтральное «уважаемый», оно ему было ближе и понятнее. Все его письмо можно было охарактеризовать словом нейтральное. Нейтрально-романтическое? Нейтрально-раздраженное? Нейтрально-обиженное?

Если письмо — это театр, на сцену которого один выходит блеснуть смелостью, обнажив собственную душу и беззащитно выставив чувства на возможное поругание или насмешку, а другой скорее поупражняться в красноречии и полюбоваться собой прекрасным, то Берлин… Берлин писал ему как будто по суровой надобности.

Так бедные студенты-медики, замученные преддипломной практикой, корпят блеклыми белыми ночами над отчетами, и круги под их глазами темнее предрассветного неба (и даже темнее, чем душа их научрука).

У Петербурга часто возникала мысль (даже, скорее, упорно билась, как ополоумевший голубь на чьем-то балконе, если вам угодно столь поэтическое сравнение), что чувства Макса безумно тяготят. Что он не знает, что с ними делать и куда податься, а потому мучительно, но с завидным упорством пытается их рационализировать и упаковать в понятные ему размер и форму, но, не имея никаких лекал, кроит по чужим — отсюда эти нелепые письма, с пустыми, пространными, будто выдавленными через силу фразами.

Столица всегда носит отпечаток личности своей страны. Даже не отпечаток, а некую отброшенную тень, которая не искажает, но все же визуально меняет восприятие объекта.

Тут надо отметить, что оба, и Германия и Пруссия, в любовных письмах были совершенно, безнадежно и без преувеличения ужасны.

Пруссия — от переизбытка чувств, Германия — от их недостатка. У Гилберта чувства хлестали даже не фонтаном, а бушующим вулканом, и с тонким эпистолярным искусством он совладать никак не мог, изъясняясь в простых и грубых, но очень искренних выражениях. Иван ценил.

Германия… Германия, пожалуй, к Берлину был ближе всего в своем эмоциональном косноязычии. Он отнюдь не был бесчувственным, но чувства свои переварить и устаканить не мог, а потому стыдливо их прятал, предпочитая старый добрый официоз.

И слова, которые, по самому своему смыслу должны были вызвать отклик в душе, вызывали лишь зевоту и подспудную жалость к писавшему.

Петя честно прочитал все послание целиком. Хотя бы из уважения к чужому, несомненно мучительно выстраданному, опусу. Он снял очки, которые носил лишь когда читал корреспонденцию, скорее по старой привычке, чем от реальной надобности, и устало потер переносицу.

Рядом с письмом лежал относительно новый (не более десяти лет назад купленный) томик Мастера и Маргариты, откуда в виде закладки, где-то между беседой Бездомного с Мастером, притаилась короткая записка, наспех набросанная Мишей на каком-то листке. Там было от силы предложений пять, но между округлыми буквами, уютными, как толстые коты, притаилось что-то теплое, отдающее чаем с малиной и быстрым поцелуем в лоб с утра.

Петербург всегда поражался этому мишиному умению сделать простые, даже обыденные вещи чем-то значимым, особенным, остающимся в памяти и сердце. Подумаешь, великое дело, записку нацарапать.

Но выбрасывать ее казалось кощунством.

Дешевая тетрадная бумага грела кончики пальцев.

Петя, вздохнув, отложил кремовое чудовище с чужим, убористым почерком и приготовился писать ответ.



Примечания:
Таймлайн я как всегда где-то потерял х) он и не важен, на ваше читательское усмотрение) мне почему-то захотелось написать эту короткую зарисовку, в которой мне одновременно и жаль Берлин и не очень.

@темы: Питер, фанфик, Моя писанина, Городалия, Пруссия/Россия, Москва/Питер, Яой (слеш), Hetalia Axis Powers

---

Новый перевод по Токийскому гулю :)

pale grey; paper face
Переводчик: Seraphim Braginsky
Автор: spidersrorg
Оригинал: archiveofourown.org/works/2530175/chapters/5623...
Фэндом: Tokyo Ghoul
Пэйринг или персонажи: Цукияма Шу/Канеки Кен(Сасаки Хайсе)
Рейтинг: R
Направленность: слеш
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Психология, Hurt/comfort
Предупреждения: Насилие
Размер: планируется Мини
Статус: в процессе
Саммари: Цукияма Шу видит призрака. [история о том, как сломленный смертью Канеки и потерявший интерес к жизни Цукияма встречает Сасаки Хайсе]
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5994640

Примечания переводчика:
Таймлайн: после окончания ТГ, но до ТГ:re
Фик не закончен и брошен автором очень давно, тем не менее он меня сильно зацепил да и конец последней написанной главы вполне сойдет за открытый конец истории, так что я все равно решил перевести, а еще потому что годноты по шунеки очень мало

Chapter 1: on parade

Когда их глаза встретились, кофе Шу выпал у него из рук.

Парень перевел взгляд с Цукиямы на упавший стаканчик. Они оба смотрели на него, продолжая сидеть на земле, и молчали. Шу все так же не двигался, и парень наклонился, чтобы поднять бумажный стаканчик для него.

— Ха-ха, надо же как повезло, что он упал на дно. Ничего не пролилось. Держите.

Такой жизнерадостный. Каким ему и следовало быть. Каким он заслуживал быть.

Шу наблюдал за ним, уверенный, что его лицо побледнело. В конце концов, он увидел призрака. Цукияма подумал, что ему следовало бы уйти. Он должен уйти и представить, что все это сон.

Он хотел взять у парня кофе, но заколебался.

— Вы в порядке?

Шу, зачарованному стоящим перед ним человеком, было совершенно безразлично, как, должно быть, нелепо выглядела вся эта сцена. Они оба стояли посреди дороги, ведущей прямо к небольшому торговому центру, там, где движение наиболее оживленное. К счастью, в это время было не так много людей, чтобы пялиться на Цукияму. Кроме него.

Он заставил себя выйти на улицу в этот день и теперь безмерно жалел об этом. Шу должен был расслабиться, посетив места с приятной атмосферой и подышав свежим воздухом. Теперь же даже мощеная камнем дорожка и тень над головой заставляли его ощущать, как сердце бьется где-то в горле.

Цукияма быстро вернул себе самообладание. Он попытался включить свое очарование, дабы скрыть тот постыдный факт, что ему страшно хотелось рыдать, блевать и упасть в обморок, а может, все сразу, и эти мерзкие ощущения что-то скручивали в его животе. Он сглотнул комок в горле. Calmato.

Когда Шу открыл рот, он был рад, что внутренние метания не выдали его, а голос не дрожал. Манерный, как и всегда, исключая то, что его руки немного подрагивали, когда он взял кофе.

— Извини, ты просто выглядишь как кое-кто из моих снов.

Ужасная фраза, но абсолютно правдивая.

Маленький призрак нервно рассмеялся и поправил очки на переносице.

Эти очки были единственной неуместной деталью. Шу не был уверен, рад он или разочарован тем, что это меняло его облик. Парень немного помялся и снова поправил очки, словно те никак не могли удобно устроиться на носу.

— Спасибо?

Шу мягко улыбнулся. Может, именно таким он был до инцидента с Ризе. Прелестным и жизнерадостным, но немного нервным. Эта мысль заставила его ощутить легкую печаль, но другие, трудно поддающиеся идентификации чувства все же вытеснили ее.

— Ничего, все в порядке. Спасибо, что спас мой напиток.

Повисло неловкое молчание.

Шу пытался быть рациональным и попрощаться, но не мог найти в себе сил просто отпустить мальчишку. Не тогда, когда он выглядел так… Цукияма резко оборвал свои мысли. Он достал чек за кофе и написал на нем свой номер телефона. Это плохая идея, подумал Шу. Но он не мог остановиться.

Цукияма вручил чек призраку.

— Немного неожиданно, но…

Мальчик взял чек и посмотрел на Шу с растерянностью, написанной на лице. Его лице. Как неправильно.

— Если захочешь кофе. Обещаю не бросать его в этот раз, — Цукияма подмигнул ему.

Закончив на этом, он начал уходить. Шу обернулся, чтобы посмотреть на жестокого двойника. Их глаза снова встретились, и мужчина вновь подмигнул ему. Это, кажется, заставило призрака занервничать, и парень поспешно ушел.

Шу лавировал по оживленной улице, свернул за угол и шагнул в туннель. Обычно он любил покрасоваться, но сейчас лишнее внимание ни к чему. Темные бетонные стены и нависающий потолок казались более комфортными, подходящими его настроению, чем шумная улица, по которой он намеревался вернуться в свою квартиру.

Шу поставил кофе и прислонился к стене, влажной и холодной. Он заметил, что дрожит. Хотелось обвинить холод, но он знал, что это ни при чем. Во всем была виновата тяжесть в груди, какой-то невыносимый клубок эмоций, который он не мог распутать.

Он чувствовал себя больным, и это даже приносило облегчение. Шу должен был напомнить себе, что нет, это невозможно. Мальчишка даже не пах так хорошо, то есть не то чтобы он пах плохо, но ничто не могло сравниться с тем, другим запахом. Может быть, там был тонкий намек, легкий оттенок того, что он искал… впрочем, нет. Он пах так же, как любой молодой парень.

Но его лицо, лицо призрака. Округлое, с мягкими щеками. Скорее милое, чем красивое.

У него даже были те же белые волосы, странные для человека его возраста. Если бы не это… нет. Шу вспомнил отросшие корни. Это, должно быть, не более чем дань моде. Цукияма не был в курсе новых тенденций, пока отшельничал в своем доме, так что, возможно, белый сейчас как раз модная новинка. Несмотря на то, что мешковатая одежда мальчишки была явным показателем того, что модником он не был. Нет. Это не важно. Это определенно была дань моде.

Глаза призрака были такого же мягкого серого цвета. Оба. Шу чувствовал бы себя более комфортно, если бы один из них был красным от какугана.

Он сидел, и дрожал, и определенно провел здесь больше времени, чем следовало.

Он коснулся щек и обнаружил, что они влажные. В животе что-то сжалось от осознания того, что он плакал. Calmato.

Ему нужно было остановиться. Он ушел с крыши, сказав себе, что больше там не задержится. Плевать, что до этого он провел там несколько дней. Плевать, что он сидел неподвижно и часами пялился в стену. Плевать, что это не было разовым явлением.

Нет, он не справлялся. Его урчащий желудок и бледные щеки — тому доказательство. Его изысканные предпочтения были главным ориентиром в его жизни, но они оставили его, он не хотел есть. Все, что у него сейчас было, это шоу. Для одного зрителя… себя. Его единственная оставшаяся подруга видела это, она была чуткой, но ей даже не нужно было быть сострадательной, чтобы понять, что к чему. Шу, очевидно, был разбит. Но он не позволил себе смириться с этим.

Он выше этого, сказал себе Цукияма еще раз. Он двигался дальше, но появился призрак и разрушил все.

Его рука раздавила пустой бумажный стаканчик, и мужчина встал с земли.

Это не мог быть он.

Шу просто нужно успокоиться.

Он отвратителен.

Канеки Кен мертв, а это просто самозванец, носящий его лицо.

@темы: переводы, фанфик, Яой (слеш), pale grey; paper face, Tokyo Ghoul/Токийский Гуль, Цукияма/Канеки

---

Я навеки твой (помни об этом, уходя)
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи:
Николай/Анна(male!Беларусь/fem!Россия), побочно Гилберт/Анна(Пруссия/fem!Россия)
Рейтинг: PG-13
Направленность: гет
Жанры: Романтика, Драма, Повседневность, Hurt/comfort, AU, Songfic
Размер: Мини
Статус: закончен
Саммари: [на песню Би-2 - Ее глаза] Николай, сколько себя помнил, всегда любил только одну женщину. Анна же всегда любила кого-то еще.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5967374

Николай всегда любил метро.

Было что-то успокаивающее в его мерном покачивании, в людях, разных — радостных, грустных, но чаще уставших, которые на десять минут или пару часов становились твоими соседями в этой механической колыбели, можно даже сказать, что эти люди становились частью твоей жизни. Арловский, никогда не слывший компанейским парнем, не любивший сплетни и нарушение личного пространства, в метро соприкасался с чужим, личным и скрытым даже с каким-то странным удовольствием. Случайно подслушанные обрывки фраз, экран телефона с новостной лентой соцсетей, пальцы, быстро отбивающие смски… Все это отвлекало от собственной жизни, пустой и изжеванной, как консервная банка. Из тех, что мальчишки-хулиганы привязывают к облезлым хвостам дворовых кошек.

Он сам называл это синдромом форточки. Так прохожий, идя мимо чужих окон, не может удержаться, чтобы не заглянуть через мутное стекло в чью-то жизнь. Просто так, от скуки и любопытства.

Была у Николая еще одна метровская привычка: включать в плеере случайный выбор аудиозаписи и слушать ее, пытаясь выискать двойное и тройное дно у, казалось бы, вызубренных наизусть строчек. Эдакое кривое гадание по песням отечественных исполнителей. Отечественных, потому что песни на иностранном языке хоть и бывали часто приятными слуху, струн души не задевали. То ли Коля был слишком патриотом, то ли песен годных не попадалось. А может, и то и другое.

Решив не изменять традиции, он щелкнул пару раз по кнопкам (сенсорные телефоны — зло во плоти!) и погрузился в знакомую с первых аккордов мелодию.

Её глаза на звёзды непохожи
В них бьётся мотыльком живой огонь…

Арловский прикрыл глаза и выдохнул сквозь сжатые до скрипа зубы. Песня царапнула что-то внутри, как наждачка.

Дослушал до середины и раздраженно переключил на другую, потом еще раз и еще. В своем остервенелом нападении на ни в чем не повинный телефон он незаметно проехал три станции и чуть не пропустил свою родную Техноложку. Спохватился Арловский, когда масса студентов, словно некое живое существо, пыхтя, неуклюже выползла из вагона, частично вынося с собой и других пассажиров, которые не успели вовремя забиться по углам.

На эскалаторе его пихнул какой-то рослый парень, стремясь, наплевав на движущиеся ступени, подняться быстрее наверх на своих двоих, а потом уже на выходе к нему прижалась тощая девица с каштановой косой. Она смутно напоминала Вику, его однокурсницу из Литвы, которая все время смотрела на него большими и грустными глазами, будто ждала чего-то. Чего именно, черт ее знает, Арловский обычно высматривал Аню в толпе, а потому до чужих глаз ему дела не было, какими бы грустными они ни были.

Вспомнив Вику, он подумал, что ее взгляд напоминал ему нечто смутно знакомое, но неочевидно неприятное. Как полузабытый дурной сон, отголосок которого можно увидеть в чьих-то чертах. Уже выходя из метро, он поймал свое отражение в неподъемной тяжелой двери и понял наконец.

Открытие не стало неожиданностью. Викины глаза он уже видел. В зеркале. Блеклая и затхлая тоска, как вчерашний забытый на полке холодильника кефир, в котором, словно полудохлая моль, еще билась какая-то надежда.

Грустные глаза литовской девочки были преломленным отражением его собственных выцветших глаз, неотрывно смотрящих в девичью спину, занавешенную длинными русыми волосами.

А меж тем на улице моросило.

Наушники заглушали половину звуков из внешнего мира, но полностью абстрагироваться Николай так и не смог. Он быстро прошел мимо лотка с шавермой, проскользнул между сладкой парочкой, ощутив мимолетную досаду от их беззаботного счастья, и свернул в парк.

Проклятая песня снова звучала в ушах. Это был какой-то заговор — за последние сорок минут она выпала три раза (учитывая, что песен в плеере было около двух сотен). Шаги по обтесанным ступеням крутой лестницы вторили гитаре и ударным, а голос солиста — колиным мыслям. Не думать об Ане было сложно. Не думать о ней под такую песню — невозможно в принципе.

Её сиянье затмевает солнце
И замерзает кровь в её тени
Такое счастье дорого даётся
Венец, откуда ни взгляни

Счастье давалось действительно дорого. Вернее, Коле оно было просто не по карману.

Он остановился перед старой деревянной дверью с чуть кривой шестеркой, поднял руку, чтобы постучать, и замер. Песня пошла по второму кругу, и Арловский подумал, что круги эти не иначе как по Данте* — может, к девятому он наконец искупит все свои грехи. Он вспомнил, что у него, вообще-то, ключи есть — открыл дверь, потом неуклюже скинул рюкзак на пол, рядом с белыми босоножками, красивыми и нелепыми. Кто вообще питерской весной носит босоножки?..

Аня была на кухне и жарила блины. Румяная стопка уже, подобно пизанской башне, немного накренилась вправо. На Брагинской был какой-то голубой фартук, очень девичий. Непонятно, где она его взяла — не с собой же принесла? — ведь когда позавчера вечером Аня, мокрая от дождевой воды и слез, стояла на пороге его квартиры, у нее с собой была только малюсенькая сумочка, синее платье, в которое она была одета, и те самые дурацкие босоножки.

Стопка меж тем росла, а Николай так и не обозначил свое присутствие, завороженно наблюдая за тем, как ловко девушка орудует лопаткой, переворачивая румяные лепешки. Она была идеальна даже в этом.

Вообще, само зрелище носило какой-то оттенок фантасмагории. Аня Брагинская жарит блины на его кухне. Жарит. Блины. На кухне. На его. Пиздец.

Это как если бы ангел сошел с небес, чтобы погладить вам рубашку.

Арловский зажмурил глаза и посчитал до десяти про себя. Открывать глаза не хотелось — где-то внутри засело и мерзко жужжало, словно комар летней ночью, ощущение, что все это сон. Закатай губу, Коленька. Какая тебе Аня, какие блины, просыпайся, к первой паре сегодня!

Но Аня все еще была. Блины тоже никуда не делись.

Разница была только в том, что теперь она стояла перед ним, смешно нахмурив брови. Выглядело бы грозно, если бы не голубой фартук с рюшами и лопатка для блинов.

— Коля, ты в порядке? Прости, я не слышала, как ты зашел. Все хорошо?

Очень хотелось крикнуть, что все просто прекрасно. Он, Аня, кухня, блины. Можно даже вообразить, что это все не очередное неловкое извинение, а искренний порыв, что Аня всегда здесь, на этой кухне будет жарить ему блины, а потом, через пару лет, может быть, даже к ним добавятся парочка мелких спиногрызов. Мальчик и девочка. Такие светленькие, с голубыми глазами. Девочку бы они назвали Настей…

— Коля?

Арловский выдохнул и закусил губу. Смотреть на Аню было больно — ее проницательный взгляд выжигал что-то внутри.

— Прости, задумался. Все нормально, устал немного. Пряхин сегодня просто вынес мозг со своей философией фундаментализма. Можешь мне объяснить, зачем врачу философия? — Левые темы — это всегда помогает. Левые темы — это то, что обсуждают взрослые люди, когда не хотят говорить о важных вещах. Все его разговоры с Аней одна сплошная «левая тема».

Давай поговорим о том, как я люблю тебя — погода сегодня ужасна, правда?
Скажи мне, ты забыла его наконец? — завтра две пары русского, можно, я возьму твой конспект?
Ты можешь остаться у меня навсегда, я не против, я даже за, очень, отчаянно за — ты видела вчера Вику, она какая-то странная? Не заболела ли?

Пустые, бессмысленные слова. Неловкая тишина. Слезы. Объятья. Односторонняя связь. Я тебя слышу, ловлю каждое слово — ты меня нет, не хочешь и не можешь.

Всегда есть кто-то еще. Кто-то важнее, громче, ближе.

Николай, сколько себя помнил, любил одну женщину. Девушку в синем платье. Девочку с ромашкой за ухом. Таскал портфель, дарил конфеты, помогал донести сумки с продуктами, вытирал слезы очередной разбитой любви. Просто так, беззаветно. Ответа он не ждал.

Для Ани всегда был кто-то еще. Романтичный французский щеголь, легкомысленный очкастый американец и еще другой, с едким холодным взглядом и британским акцентом. Ну, и последний, его Николай ненавидел больше всего. Русский немец. Из Калининграда. Белобрысый и наглый.

Аня плакала. Аня уходила. Аня говорила Арловскому, что больше никогда. Не позвонит, не приедет, не обнимет его, этого мудака с непроизносимой фамилией на Б.

Звонила, приезжала, обнимала.

Оставляла Николаю записку «Прости, не могу без него! Еду в Калининград. Как приеду — позвоню. Спасибо, что приютил. Целую, Аня».

Целовала его Аня только на бумаге. А того, другого — как полагается.

Утешало только то, что блинов она больше не жарила никому.

Николай, чуть сгорбившись, сел за стол, краем глаза смотря на то, как Аня, легко пританцовывая, жарит очередной блин. Наушники вернулись на место. Вместе с ними проклятущая песня.

Разлилась по сердцу печаль
Я навеки твой, ты — ничья

Если бы ничья — было бы не так обидно.

А так, все, что ему доставалось, — блины. И голубой фартук.

Утешительный приз.

Песня в наушниках вышла на седьмой круг.*


Примечания:
Данте* - имеется в виду, конечно, автор "Божественной комедии".
Седьмой круг по Данте** - круг, в котором страдают совершившие насилие. В том числе и насилие над собой. Имеется в виду, что Николай добровольно подвергает себя моральному истязанию, не в силах оставить Анну.

Нельзя так просто взять и не впихнуть отсылку даже в таком левачном драббле х)

@темы: фанфик, Моя писанина, гет, Беларусь/Россия, Пруссия/Россия, Hetalia Axis Powers

---

беспозвоночное
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Норвегия|Финляндия(Кетиль|Тино), побочно Швеция/Финляндия(Бервальд/Тино)
Рейтинг: PG-13
Направленность: слеш
Жанры: Ангст, Психология, Повседневность, Hurt/comfort
Предупреждения: UST
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: Тино кажется, будто ему вырвали хребет.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5947695

Белая глазурь на торте похожа на надкостницу и влажно хрустит под ножом.

Тино ловко разрезает небольшой торт на восемь равных частей. Ниткой вышло бы ровнее, но ему нравилось держать в руках нож, пусть и пользовать его в таком тривиальном занятии. Другое «хорошей жене» не полагается, — со злорадством думает он.

На столе сиреневая бумажка — список продуктов. Словно список мишеней, которые он изящно сбивает из винтовки, расходуя минимум патронов. Раз — банка с красной фасолью. Два — бекон. Три — кофе (опять, сколько можно пить кофе, Тино? Ты поэтому не спишь нормально бла-бла). Четыре — хлеб для тостов.

Финн с удовольствием добавил в список Бервальда.

Голова мужа, простреленная, одна штука. Заверните. Нет, спасибо, пакет не надо.

Он на секунду зажмуривает глаза и медленно считает до десяти про себя. Через десять секунд мир все еще тот же самый, а торт притягивает взгляд красным пропитанным бисквитом и крошками белой глазури на тарелке. Нож тускло блестит и, кажется, насмехается над ним. Тино показывает ему фак и развязывает тесемки кухонного халата.

Его там уже заждались наверно.

«Там» это в гостиной, где чинно восседает Бервальд и его странный брат. Странный, потому что неописуемый. И восторженность здесь ни причем (хотя, объективно, он, конечно, красив). Просто Финляндия никогда не может подобрать нужных слов, чтобы описать Кетиля Сигурдссона. Они все кажутся примитивными, не отражающими суть, скользящими по поверхности как лезвия коньков по идеально выровненному льду. Кетиль и сам как тонкий лед — ступишь и провалишься. Возможно, в ледяную бездну, а возможно — в кроличью нору. Тино не проверял, но хотелось до зуда.

Вяйняймейнен незаметно вытирает резко повлажневшие ладони о джинсы и ловит неодобрительный взгляд Швеции. Тот сидит в дурацком свитере с оленями и кружкой глогга и выглядит до смешного сосредоточенным. Миссия провести идеальное Рождество принята и будет выполнена любой ценой. Бервальд все стремится сделать идеально, неестественно вышколено, чтоб все было как в каталоге этой блядской икеи. Идеальный дом, идеальный ужин, идеально порезанный торт. Тино здесь тоже как дополнительный идеальный аксессуар. Стремление к нарочитой совершенности чтобы подавить внутреннюю пустоту.

Очень хочется показать этому надменному мудаку язык, но Тино успешно сдерживается и натягивает улыбку «для гостей».

Которая немного вянет под немигающим, как у кота, взглядом Кетиля.

Вы знаете, коты иногда так делают? Пялятся куда-то в пространство с пугающей неотрывностью, а ты смотришь туда и не видишь ничего.

Тино тоже не видит в себе ничего. Он пустой, блеклый, выпитый до дна. Там зияющая дыра, вырванный с мясом хребет, вся его суть — сила, гордость, имя. Все, что было его теперь принадлежит другому. Тому, кто с презрением отверг эту силу в себе, а теперь пытается сделать это с Тино. Задавить его, вывернуть наизнанку, выпотрошить и набить мягкими опилками. Сделать из него плюшевого зайку и посадить на полку к другим игрушкам. Финн ощущает подкатывающую тошноту. Даже приторно сладкий вкус бисквита будто отдает гнильцой.

Бервальд не видит его метаний. Он сосредоточенно жует и так же сосредоточенно ведет пустую светскую беседу о погоде и размерах трески. Норвегия отвечает ему в такт, но при этом иногда смотрит на Тино и уголки его губ иронично кривятся.

Я все вижу.

Вот что он имеет в виду. Тино бросает в жар и он чувствует, как лицо нагревается, Швеция опять не видит-не смотрит на него. Если бы смотрел, опять нахмурился в своей безлико-пугающей-укоризненной манере. В такие моменты Тино кажется, что еще чуть-чуть и Беральд его в угол поставит, как непослушного ребенка. А Норвегия все так же смотрит на него из-под длинных почти бесцветных ресниц и где-то там, на дне синей бездны, Тино видит.

Видит то, что так отчаянно ищут в пустом лице Швеции каждый день. Огонь. Отголоски жизни. Отголоски того старого, пугающего и жестокого. Того, что отличало их от людей. Того, что делало их ими. Того, что Беральд сам стыдливо прячет внутри, так упорно старается выжечь из себя и из него, чтобы они продолжили жить в этом игрушечном кастрированном мирке, где даже у пепла сладкий вкус, а кровь — только пропитка в бисквите.

Бервальд пресный. Все, что было в нем острого, сгладилось, пообтесалось временем и тихой сельской жизнью. Он из викинга стал крестьянином, а из него — менеджером в белой рубашке, который на выходных возит жену и детей в торговый центр развлекаться.

Маленький идеальный тошнотворный мирок.

У Тино внутри что-то шипит, рычит, клокочет, скалит зубы, царапает стенки души изнутри, оставляя глубокие раны. Раны, которые начинают гнить, а он присыпает их сверху сахарной пудрой. Он каждый день складывает красивые кухонные салфетки, моет посуду и делает пироги с черникой и иногда застывает, глядя на тусклый металл ножа в руке. В нем отражение — идеальное. Безвкусное. Пустое.

Он ненавидит себя, Бервальда, этот мир.

Бервальд мягко целует его в лоб перед тем как лечь в их общую постель. Тино хочется в мясо разодрать ему лицо. Что ты сделал со мной?

Что ты сделал с собой?

Разговор плавно закругляется и берет паузу, когда Бервальд ставит опустевший стакан на стол. Остатки белой глазури на тарелке и ошметки красного вызывают неприятные ассоциации. Тино тяжело сглатывает, надеясь, что металлический привкус во рту исчезнет.

Он смотрит на Кетиля, а тот смотрит на стенной шкаф. Там, как алтарь их идеальной жизни, в ряд стоят фотографии в рамках — он, Швеция, Силенд. На некоторых сам Кетиль, Исландия и даже Дания (хотя фото с ним меньше всего). Там стоят милые безделушки вроде гипсовых ангелочков и фарфоровых щенков, цветастые коробки с каким-то безусловно важным для хозяйства и забытым на долгое время содержимым.

Тино думает, что где-то там должен лежать его вырванный хребет. Белые обглоданные кости. А может его перемололи в муку и сделали печенье?

Вечер подходит к концу. Финляндии кажется, что к концу подходит его невыносимая блеклая жизнь. Сейчас он увидит спину норвежца, когда за ним закроется дверь и больше не останется ничего.

Только он и его вырванный хребет.

И Бервальд, конечно.

Заботливый хороший муж.

Ублюдок.

Так и происходит. Бервальд сдержанно пожимает руку вежливо улыбающимуся Кетилю. Улыбка у него такая же странная, как он сам — ничего не выражающая маска сквозь которую, будто через мутный лед застывшей речной воды, проглядывает пугающее темное нечто. Финн не боится, его больше пугает собственный подвешенный на шарниры и нити труп, который с неестественной бодростью добропорядочной домохозяйки делает пироги и забирает ребенка из школы. А потом замазывает мастикой трещины, сквозь которые льется гной от его разлагающийся души.

Швеция отступает, закончив обмен любезностями, и Норвегия, кивнув и бросив последний, пронизывающий взгляд на Тино, разворачивается чтобы сжимать дверную ручку. У Тино внутри лопается и пузырится вязкая темная жижа и шелковая нить, сшивающая его грудину, не дающая влажному алому сердцу вывалится наружу напряженно звенит, как струна скрипача.

Где-то в забытых коробках, как огромная белая многоножка, в агонии бьется его вырванный хребет. Чужая, кривая улыбка изгибается ему в такт.

— Приходите еще, — шепчет Тино пересохшими губами. Он не говорит «пожалуйста». Не «умоляю вас». И даже не что-то вроде «мне очень нужно».

Тино думает, что за него говорит хруст костей и темное влажное нечто, ворочающееся внутри, так громко, что только глухой на оба уха Бервальд может не слышать его.

Кетиль слышит.

Кетиль уходит.

Тино смотрит ему вслед.

@темы: фанфик, Моя писанина, Яой (слеш), Норвегия/Финляндия, Hetalia Axis Powers

---

Солнечная девочка
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Лаура/Кьяра(Бельгия/fem!Ю.Италия), задним планом Моника/Аличе(fem!Германия/fem!С.Италия)
Рейтинг: PG-13
Направленность: фемслеш
Жанры: Романтика, Ангст, Повседневность, AU
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: "Я не лесбиянка", - думает Кьяра, ожесточенно кусая губу до крови.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5933893

Кьяра Варгас сидит в плетеном стуле на открытой веранде маленького кафе.

День солнечный и теплый, как и множество других итальянских деньков, напоен нежным жаром. Толпа вокруг как огромный муравейник: люди радостно улыбаются, держатся за руки, дети носятся на площади у фонтана за надувными шариками, бросают друг в друга пригоршни воды. Если приглядеться, в серебристых брызгах можно увидеть отсвет радуги. Идиллическая картина, совершенно не трогающая ее сердца.

Кьяра сидит, болезненно прямо держа спину, и смотрит, вцепившись пальцами в стол так, что костяшки белеют.

Ее взгляд буквально прикипел к барной стойке, где, небрежно оперевшись на стену, стоит Аличе и совершенно бесстыдно флиртует с белобрысой немкой. Они и ходят-то в это кафе только, чтобы младшая сестра могла заниматься подобными непотребствами. Кьяра хмурится. Все внутри у нее сжимается и переворачивается тугим и мерзким комком, противясь увиденной картине, а на языке оседает кислый привкус. Хочется закрыть глаза и потрясти головой. Это неправильно. Так не должно быть. Они же обе католички, что пошло не так?.. Аличе, как ты могла?

Аличе может, и, кажется, без всяких угрызений совести.

Смотреть неприятно, но Кьяра смотрит. Моника источает нордическое спокойствие (Кьяра про себя называет ее отмороженной сучкой), но уголки губ чуть дрожат в намеке на улыбку. Аличе хватает и этого, она тут же расцветает, и, схватив опешившую немку за руку, притягивает к себе, и звонко целует. Пока только в покрасневшую щеку. Где-то там слышится задорный смех, кто-то свистит. Кьяра морщится, ощущая невыносимый жгучий стыд. Тонкие пальцы с красным лаком яростно сминают коктейльный зонтик, переламывая его деревянный хребет с тихим, но угрожающим звуком.

За ее стыдом, словно за ширмой, таится что-то другое. Какое-то неведомое, неопознанное чувство. То, что Кьяра тщетно пытается отвергнуть. Задавить еще в зародыше. Выскрести из себя.

Она прикрывает глаза и отчаянно шепчет: «Я не лесбиянка». Этого не могло произойти с ней. Нет. Ни за что.

Но перед глазами насмешливо-издевательски встают образы — золотые волосы, мягкие, как тягучая карамель, светлые ресницы, длинные, отбрасывающие тень на загорелую кожу с охристыми точками веснушек. Пышная зеленая юбка до колен, открывающая красивые, длинные ноги. Так легко представить себе, как ее, Кьяры, смуглая рука скользит по внутренней стороне бедра, а чужие губы открываются, образуя почти идеальную «о», и она ловит чужое прерывистое дыхание своими, потрескавшимися от палящего солнца губами…

Ногти впиваются в ладони так, что наверняка останутся маленькие кровоточащие ранки. Дверь кафе хлопает, словно точка отсчета, запускающая метроном, звенит колокольчик, и чей-то голос, знакомый и в то же время мучительно-далекий, эхом отзывается в голове и, что куда больнее, в сердце.

Лаура — солнечная девочка.

Она скользит между столиков, легонько приплясывет — у нее всегда такая походка, как у настоящей танцовщицы, она весело машет рукой Монике, подмигивает Аличе, обнимает бармена, португальского красавца Диего. С ней вместе в кафе будто просачивается радостная, непринужденная атмосфера, все тянется к златоволосой фее. Только Кьяра отодвигается дальше, в тень, стыдливо пряча лицо за упавшими на лоб каштановыми прядями.

Никто не видит ее метаний. Всем безразличны ее страдания.

Аличе по-прежнему чирикает что-то беззаботное, а Моника взирает на нее спокойно и покровительственно, Диего перебирает струны, задумчиво смотря на какую-то иностранку с длинными светлыми волосами (англичанка?), а Лаура… Лаура смотрит на нее.

Итальянка рвано выдыхает и заставляет себя расслабить кисти. Царапины на ладонях уже начинает жечь. Сильнее жжет только чужой взгляд, желанный и такой невыносимый.

Кьяра резко встает, так, что стул отодвигается с режущим, неприятным скрипом. На секунду она привлекает слишком много внимания — Диего поднимает голову от гитары, Моника смотрит на ее осуждающе, Аличе — с досадой.

«Я не лесбиянка», — повторяет себе Кьяра, хватая сумку со столика. Кожаный ремешок впивается в плечо, но ей плевать. Боковым зрением она видит, как Аличе сжимает чужую бледную ладонь, и скрипит зубами.

Она выскакивает на улицу, тут же чувствуя моросящие капли, отлетающие от фонтана, на своем пылающем лице. Заветные слова, словно заклинание или мантра, повторяются в голове снова и снова. Кьяра повторяет их, надеясь, что они сотрут из памяти немигающий, как у кошки, взгляд зеленых глаз Лауры.

Едва выйдя на улицу, она срывается на бег. Мир вокруг как картина импрессиониста - сплошные разноцветные мазки, а большего итальянка различить не может. Сколько она пробежала? Несколько домов? Несколько кварталов? И есть ли вообще разница, если нельзя убежать от себя?..

Кьяра, очнувшись, обнаруживает себя посреди какой-то оживленной площади. Солнце в зените, а люди, нескончаемым потоком огибая ее, несутся по своим делам. Девушка, стараясь выровнять дыхание, сворачивает куда-то в тень.

Варгас медленно бредет по узким итальянским улочкам, цокая каблуками о мощенную камнем дорогу. Дыхание все еще сбито, но в груди колет совсем по другой причине. Где-то там за ней уже наверняка по пятам идет Аличе. Кьяре все равно.

Она ловит свое отражение в запыленной витрине старого винного магазина. Оттуда на нее смотрит незнакомка с горящим взором оливковых глаз. Кьяра подходит ближе и, оперевшись на стекло рукой, шепчет:

— Я не лесбиянка, — и отчаянно, почти моляще добавляет: — Это все неправда.

Незнакомка молчит в ответ.

@темы: фанфик, Моя писанина, юри (фемслеш), Hetalia Axis Powers

---

Цикл blue and gold/фемслеш/кардверс-ау

gold and blue
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Франсуаза/Элис(fem!Франция/fem!Англия)
Рейтинг: PG-13
Направленность: фемслеш
Жанры: Романтика, Фэнтези, AU, Любовь/Ненависть
Предупреждения: UST
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: [Cardverce-AU!] Франсуаза кое-что да понимает в цветах. Розы так устроены - чем больнее жалят шипы, тем нежнее у них лепестки.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5912309/15202570

Франсуаза крадется, словно кошка.

Ее добычу нельзя спугнуть. По этому случаю она даже сменила острые шпильки золотых лодочек на мягкие парчовые туфли без каблука. Осталось подобрать тяжелые персиковые юбки, которые нет-нет да и норовили издать мягкое шуршание, и — вуаля! Она уже прячется за массивной дверью Зала Четырех Стихий. Это единственное место, не считая Коронационной Цитадели, где все масти могут свободно передвигаться и общаться между собой без всякого официоза. Грех упускать такой шанс!

Франсуаза вообще не имела привычки что-то упускать. Если уж ей хотелось, то самые томные девы ночевали в ее постели, а самые яркие бриллианты сияли именно в ее короне. И, разумеется, самые красивые розы цвели именно в ее саду. Иначе и быть не могло.

С розами, впрочем, пришлось повозиться. Природа любила ее Королевство. На земле Бубнов все расцветало, наливалось золотистым солнечным светом, деревья плодоносили, люди весело смеялись и танцевали, птицы пели и цветы распускали тяжелые ароматные бутоны. Но только не розы. Проклятые цветы почему-то упорно не желали приживаться на ее благодатной земле, вместо этого сияя во всем своем алом великолепии среди скал и туманов Пиковых долей.

Что за враждебная магия была в этом замешана, Франсуаза не знала. Но собиралась узнать.

А меж тем, ее любимая роза, как всегда, цвела в отдалении от всех.

Строгий синий жакет с воротником под горло и длинными рукавами скрывал бледную нежную кожу, к огромному разочарованию Королевы Бубнов. Юбка в пол и черные перчатки, золотые волосы стянуты в тугой пучок — Элис, казалось, делала все, чтобы скрыть свою красоту от чужих глаз. Словно посторонний, заинтересованный взгляд мог каким-то непостижимым образом нанести ей вред. Словно ее лилейная кожа не выносила чужих прикосновений так же, как проклятые розы не выносили белых ухоженных рук Франсуазы.

Но у Королевы Бубнов помимо красоты было еще одно несомненное достоинство — она имела терпение. Которое, тем не менее, уже было на исходе.

Еще пара бесшумных шагов и…

Элис вскрикнула, уронив тяжелый фолиант, когда тонкие, но сильные руки сжали ее талию, сдавив не хуже корсета. Сладкий аромат азалий и гибискуса ударил в нос и девушка фыркнула, сразу же распознав вероломно напавшую не нее персону. Она попыталась поднять книгу с пола, но чужие руки так и не разжали хватки.

— Ай-ай-ай, дорогуша. Совсем света белого не видишь, все книги да книги. Когда же ты почтишь своим присутствием хоть один мой бал? Не хорошо так поступать. Я ведь могу и обидеться. Оно тебе надо? Дипломатический скандал, то да се, — Франсуаза притворно наморщила тонкий носик, изображая вселенскую обиду, на глаза, лукаво и не мигая смотрели на Элис. Так кошка смотрит на канарейку, выжидая момента, чтобы вцепится острыми когтями.

Принцесса Пик с вызовом посмотрела в ответ.

— У меня есть дела поважнее, — парировала Керкленд, все-таки подобрав книгу и с трудом взвалив ее обратно на стол.

— Например? — в тон ей отозвалась Франсуаза, и подцепила пальцем какой-то непонятный прибор из различной величины шестеренок, который, кажется, отсчитывал фазы луны. Прибор щелкнул и начал раскачиваться в обратную сторону, пока Элис раздраженно не заставила его остановится, положив на него тонкую бледную кисть.

— Например совершенствовать природную магию защиты. Земли Пик не так щедры, как твои. У нас часто бываю неурожаи, а растения не хотят приживаться среди скал.

— Но не розы, — задумчиво хмыкнула Королева Бубнов, больше обращая к себе, нежели Принцессе.

— Не розы, — эхом повторила Элис, и неожиданно смутилась. Это резкое изменение осталось бы незамеченным не следи Франсуаза так жадно за любым проблеском чувств на этой безупречной маске невозмутимости, что Керкленд обычно носила с таким упорством. А вот это уже было интригующе.

— И что же не так с этими бедными розами? Чем им не угодили мои прекрасные земли? — мурлыкая, вопрошала Франсуаза, медленно обходя стол красного дерева и садясь напротив Элис так, что расстояние между ними какой-нибудь сторонний наблюдатель едва ли счел бы приличным. Но наблюдателей не было. А может, если и были, то предпочли заинтересоваться чем-то помимо личной жизни венценосных персон.

— Может, именно этим? — отрезала Элис, резко отодвигаясь и ставя Королеву Бубнов в тупик.

— Прощу прощения? — на этот раз с искренним возмущением спросила Франсуаза. — Как это понимать?

Элис отвернулась, сев в пол оборота и глядя куда-то через витражное окно. Витраж представлял собой картину из символов всех четырех мастей, отражая единство их государств. Единство, которое, по мнению Франсуазы, хорошо смотрелось лишь на стекле.

Принцесса не торопилась отвечать, и Королева не стала ее торопить, позволяя себе редкий момент удовольствия и слабости — наблюдать за этой юной гордячкой без снисходительной улыбки, полной сладкого яда, а с почти материнской нежностью, что переполняла ее сердце всякий раз, когда она видела эту болезненно прямую спину и золотистый локон у затылка, выбивающийся из прически. Этот локон, как и маленькая родинка на ключице, что видна была лишь когда Элис одевала летние платья и ночной пеньюар, всегда притягивал взор. Возможно, Элис была права, что прятала это от чужих глаз. Франсуаза не знала, что делала бы, осознай Элис однажды всю силу женской власти, когда можно свести кого-то с ума лишь одев полупрозрачную рубашку или распустив волосы. О, это женское коварство, в котором Франсуазе не было равных! И как далека была от него Элис! Наивное ершистое дитя…

Из мыслей этих Королеву Бубнов вырвал шелест страниц. Элис вернулась к своему занятию, а именно зарисовывала на пергаменте какие-то мудреные формулы, в которых, наверно, разобраться смогла бы только Анна. Не к ночи она будет помянута.

Наконец, словно вспомнив о своей визави, Элис заговорила, быстро и тихо, как будто речь шла о страшной тайне или чем-то постыдном. На Франсуазу она упорно не смотрела, обращаясь по большей части к ветхим испещренными символами страницам.

— Эти розы, они наследие моей земли. Говорят, их создала предыдущая Королева Пик много столетий назад. А кто-то говорит, что их создала Анна, по просьбе этой самой Королевы. Интересно, сколько ей лет, если это правда… — Элис на секунду отвлеклась, задумавшись о пугающей Королеве Треф, что вселяла ужас, кажется, одним упоминанием своего имени, —
Смысл в том, что эти розы не любят ласку и тепло. Чем суровей условия, тем ярче они цветут. Чем бесплоднее земля, холодней ветра, тем нежнее будут их лепестки и слаще аромат. Такова их природа. Поэтому на твоей земле они и не цветут.

Закончив, Элис снова отвернулась с самым безразличным видом, как будто не раскрыла только что нечто сокровенное, явно наполненное смыслом для юной Принцессы. Элис с уважением и трепетом относилось ко всему, что носило в себе отпечаток магии или служило выражением власти Пикового Королевства. В розах же сплелось и то и другое и еще, возможно, какой-то личный для Элис подтекст.

Франсуаза покачала головой.

— Какая жестокая магия. Лишить цветы любви и тепла… И все это лишь ради того, чтобы потешить чужое самолюбие.

— Но так они могут вынести любые невзгоды! — вскинулась Элис, зло сверкнув зелеными глазами. Нет, определенно там было что-то личное, подумала Франсуаза. Она улыбнулась той снисходительной улыбкой, что всегда приводила Керкленд в ярость.

— Так может, этих невзгод не было бы, реши эти розы расти на любящей их земле?..

И, прежде чем Принцесса успела снова резко возразить что-то, Королева прижала пухлые алые губы к чужому, сжатому в тонкую линию рту. Элис зажмурилась, вцепившись пальцами в стол. Не получив ответа, Франсуаза хмыкнула и отстранилась.

Тяжелая дверь закрылась за ней с тихим скрипом несмазаных петель. Юбки шуршали где-то в бесконечных коридорах Цитадели. И только в голове у Элис отдавались насмешливо-печальные слова:

— Бедные, бедные розы…

@темы: Франция/Англия, фанфик, Моя писанина, юри (фемслеш), Цикл: gold and blue, Hetalia Axis Powers

---

Цикл blue and gold/фемслеш/кардверс-ау

gold and blue
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Франсуаза/Элис(fem!Франция/fem!Англия)
Рейтинг: PG-13
Направленность: фемслеш
Жанры:Романтика, Фэнтези, AU, Любовь/Ненависть
Предупреждения: UST
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: [Cardverce-AU!] Франсуаза кое-что да понимает в цветах. Розы так устроены - чем больнее жалят шипы, тем нежнее у них лепестки.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5912309

Примечания автора:
Это первый драббл, открывающий сине-золотой цикл. Изначально в этом цикле был только фрук и все было довольно романтично-драматично, но потом меня понесло в какой-то пиздец. В общем, ждите остальное х)

Франсуаза крадется, словно кошка.

Ее добычу нельзя спугнуть. По этому случаю она даже сменила острые шпильки золотых лодочек на мягкие парчовые туфли без каблука. Осталось подобрать тяжелые персиковые юбки, которые нет-нет да и норовили издать мягкое шуршание, и — вуаля! Она уже прячется за массивной дверью Зала Четырех Стихий. Это единственное место, не считая Коронационной Цитадели, где все масти могут свободно передвигаться и общаться между собой без всякого официоза. Грех упускать такой шанс!

Франсуаза вообще не имела привычки что-то упускать. Если уж ей хотелось, то самые томные девы ночевали в ее постели, а самые яркие бриллианты сияли именно в ее короне. И, разумеется, самые красивые розы цвели именно в ее саду. Иначе и быть не могло.

С розами, впрочем, пришлось повозиться. Природа любила ее Королевство. На земле Бубнов все расцветало, наливалось золотистым солнечным светом, деревья плодоносили, люди весело смеялись и танцевали, птицы пели и цветы распускали тяжелые ароматные бутоны. Но только не розы. Проклятые цветы почему-то упорно не желали приживаться на ее благодатной земле, вместо этого сияя во всем своем алом великолепии среди скал и туманов Пиковых долей.

Что за враждебная магия была в этом замешана, Франсуаза не знала. Но собиралась узнать.

А меж тем, ее любимая роза, как всегда, цвела в отдалении от всех.

Строгий синий жакет с воротником под горло и длинными рукавами скрывал бледную нежную кожу, к огромному разочарованию Королевы Бубнов. Юбка в пол и черные перчатки, золотые волосы стянуты в тугой пучок — Элис, казалось, делала все, чтобы скрыть свою красоту от чужих глаз. Словно посторонний, заинтересованный взгляд мог каким-то непостижимым образом нанести ей вред. Словно ее лилейная кожа не выносила чужих прикосновений так же, как проклятые розы не выносили белых ухоженных рук Франсуазы.

Но у Королевы Бубнов помимо красоты было еще одно несомненное достоинство — она имела терпение. Которое, тем не менее, уже было на исходе.

Еще пара бесшумных шагов и…

Элис вскрикнула, уронив тяжелый фолиант, когда тонкие, но сильные руки сжали ее талию, сдавив не хуже корсета. Сладкий аромат азалий и гибискуса ударил в нос и девушка фыркнула, сразу же распознав вероломно напавшую не нее персону. Она попыталась поднять книгу с пола, но чужие руки так и не разжали хватки.

— Ай-ай-ай, дорогуша. Совсем света белого не видишь, все книги да книги. Когда же ты почтишь своим присутствием хоть один мой бал? Не хорошо так поступать. Я ведь могу и обидеться. Оно тебе надо? Дипломатический скандал, то да се, — Франсуаза притворно наморщила тонкий носик, изображая вселенскую обиду, на глаза, лукаво и не мигая смотрели на Элис. Так кошка смотрит на канарейку, выжидая момента, чтобы вцепится острыми когтями.

Принцесса Пик с вызовом посмотрела в ответ.

— У меня есть дела поважнее, — парировала Керкленд, все-таки подобрав книгу и с трудом взвалив ее обратно на стол.

— Например? — в тон ей отозвалась Франсуаза, и подцепила пальцем какой-то непонятный прибор из различной величины шестеренок, который, кажется, отсчитывал фазы луны. Прибор щелкнул и начал раскачиваться в обратную сторону, пока Элис раздраженно не заставила его остановится, положив на него тонкую бледную кисть.

— Например совершенствовать природную магию защиты. Земли Пик не так щедры, как твои. У нас часто бываю неурожаи, а растения не хотят приживаться среди скал.

— Но не розы, — задумчиво хмыкнула Королева Бубнов, больше обращая к себе, нежели Принцессе.

— Не розы, — эхом повторила Элис, и неожиданно смутилась. Это резкое изменение осталось бы незамеченным не следи Франсуаза так жадно за любым проблеском чувств на этой безупречной маске невозмутимости, что Керкленд обычно носила с таким упорством. А вот это уже было интригующе.

— И что же не так с этими бедными розами? Чем им не угодили мои прекрасные земли? — мурлыкая, вопрошала Франсуаза, медленно обходя стол красного дерева и садясь напротив Элис так, что расстояние между ними какой-нибудь сторонний наблюдатель едва ли счел бы приличным. Но наблюдателей не было. А может, если и были, то предпочли заинтересоваться чем-то помимо личной жизни венценосных персон.

— Может, именно этим? — отрезала Элис, резко отодвигаясь и ставя Королеву Бубнов в тупик.

— Прощу прощения? — на этот раз с искренним возмущением спросила Франсуаза. — Как это понимать?

Элис отвернулась, сев в пол оборота и глядя куда-то через витражное окно. Витраж представлял собой картину из символов всех четырех мастей, отражая единство их государств. Единство, которое, по мнению Франсуазы, хорошо смотрелось лишь на стекле.

Принцесса не торопилась отвечать, и Королева не стала ее торопить, позволяя себе редкий момент удовольствия и слабости — наблюдать за этой юной гордячкой без снисходительной улыбки, полной сладкого яда, а с почти материнской нежностью, что переполняла ее сердце всякий раз, когда она видела эту болезненно прямую спину и золотистый локон у затылка, выбивающийся из прически. Этот локон, как и маленькая родинка на ключице, что видна была лишь когда Элис одевала летние платья и ночной пеньюар, всегда притягивал взор. Возможно, Элис была права, что прятала это от чужих глаз. Франсуаза не знала, что делала бы, осознай Элис однажды всю силу женской власти, когда можно свести кого-то с ума лишь одев полупрозрачную рубашку или распустив волосы. О, это женское коварство, в котором Франсуазе не было равных! И как далека была от него Элис! Наивное ершистое дитя…

Из мыслей этих Королеву Бубнов вырвал шелест страниц. Элис вернулась к своему занятию, а именно зарисовывала на пергаменте какие-то мудреные формулы, в которых, наверно, разобраться смогла бы только Анна. Не к ночи она будет помянута.

Наконец, словно вспомнив о своей визави, Элис заговорила, быстро и тихо, как будто речь шла о страшной тайне или чем-то постыдном. На Франсуазу она упорно не смотрела, обращаясь по большей части к ветхим испещренными символами страницам.

— Эти розы, они наследие моей земли. Говорят, их создала предыдущая Королева Пик много столетий назад. А кто-то говорит, что их создала Анна, по просьбе этой самой Королевы. Интересно, сколько ей лет, если это правда… — Элис на секунду отвлеклась, задумавшись о пугающей Королеве Треф, что вселяла ужас, кажется, одним упоминанием своего имени, —
Смысл в том, что эти розы не любят ласку и тепло. Чем суровей условия, тем ярче они цветут. Чем бесплоднее земля, холодней ветра, тем нежнее будут их лепестки и слаще аромат. Такова их природа. Поэтому на твоей земле они и не цветут.

Закончив, Элис снова отвернулась с самым безразличным видом, как будто не раскрыла только что нечто сокровенное, явно наполненное смыслом для юной Принцессы. Элис с уважением и трепетом относилось ко всему, что носило в себе отпечаток магии или служило выражением власти Пикового Королевства. В розах же сплелось и то и другое и еще, возможно, какой-то личный для Элис подтекст.

Франсуаза покачала головой.

— Какая жестокая магия. Лишить цветы любви и тепла… И все это лишь ради того, чтобы потешить чужое самолюбие.

— Но так они могут вынести любые невзгоды! — вскинулась Элис, зло сверкнув зелеными глазами. Нет, определенно там было что-то личное, подумала Франсуаза. Она улыбнулась той снисходительной улыбкой, что всегда приводила Керкленд в ярость.

— Так может, этих невзгод не было бы, реши эти розы расти на любящей их земле?..

И, прежде чем Принцесса успела снова резко возразить что-то, Королева прижала пухлые алые губы к чужому, сжатому в тонкую линию рту. Элис зажмурилась, вцепившись пальцами в стол. Не получив ответа, Франсуаза хмыкнула и отстранилась.

Тяжелая дверь закрылась за ней с тихим скрипом несмазаных петель. Юбки шуршали где-то в бесконечных коридорах Цитадели. И только в голове у Элис отдавались насмешливо-печальные слова:

— Бедные, бедные розы…

---

Летний челлендж. День четвертый: "Гроза"

В Аризоне не бывает гроз
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Альфред/Мэтью(Америка/Канада), задним планом Франциск/Артур(Франция/Англия)
Рейтинг: PG-13
Направленность: слеш
Жанры: Ангст, Психология, Повседневность, Hurt/comfort, AU
Предупреждения: OOC (возможно?)
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: Альфред, который, казалось, не боялся ничего на свете (кроме, может быть, стряпни Артура), впадает в панику, когда начинается гроза. Мэтью чувствует острую необходимость узнать причину, и еще более острую - защитить человека, который защищал его везде и всегда.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5880464

Альфред ничего не боится.

Мэтт усвоил это сразу. Альфред веселый, смелый, уверенный, похож на шустрого золотистого ретривера, бегающего за мячиком. В школе он был капитаном команды по лакроссу, любимцем всех девушек (и не только — тут Мэтт немного обреченно вздыхает), настоящим лидером и главным заводилой всех вечеринок. Временами он был немного раздражающим своим неуемным энтузиазмом, но все равно милым. А еще Джонс для Мэтта был как личный Капитан Америка — высокий, атлетически сложный, со светлой улыбкой, которая меркла, когда кто-то толкал Уильямса, больно впечатывая в шкафчики или решал жестоко подшутить (а подростки в основном шутят именно так).

В подобные моменты голубые глаза Альфреда становились цвета грозового неба. Красивые и немного пугающие. Мэтт безнадежно проваливался в них. Да, пожалуй, они были очень стереотипной парочкой — спортсмен и ботан. Все как в клише из подростковых романтических комедий. Тут тебе и безответная влюбленность в лучшего друга, и бесячая парочка Франциска и Артура, находиться рядом с которыми было в высшей степени неловко, неважно, ссорились они или мирились. Не хватало только саундтрека от Green day на заднем плане.

Но вот, школа позади, впереди их ждет колледж, а это последнее лето, когда можно вот так вот всей их странной «семейкой» рвануть на францисковой развалюхе колесить от штата к штату. Еще один сюжет подросткового фильма. И, конечно, по закону жанра, такие поездки не могут пройти без сюрпризов в виде спустившегося где-то в безлюдной местности колеса или испортившейся погоды.

К слову о грозовом небе… Мэтт выглянул из окна машины, заработав неодобрительный взгляд Артура (у того всегда в поездках включался синдром мамочки, как называл это Альфред). Безбрежный, как небесный океан, небосклон Аризоны затянулся тучами, а где-то в отдалении уже слышались отзвуки грозы. Она также ощущалась по озоновому аромату, который тревожно-предвкушающим чувством разлился вокруг.

Франц, вняв недовольному бурчанию Артура, свернул с трассы в сторону придорожного мотеля. Эту ночь безопаснее было пережить под крышей, какой бы захудалой она ни была.

Альфред неожиданно притих, а Керкленд, будто что-то зная, бросал на него странные взгляды. Мэтт заерзал.

Он всегда гордился тем, что знал Джонса лучше всех. Он знал, какие фильмы тот любит (глупые боевики, с похереными законами физики), какой попкорн предпочитает (соленый) и где мечтает встретить старость (маленький домик в Вирджинии). Мэтт всегда думал, что знает все. Мэтт думал, что Альфред ничего не боится.

Во всяком случае, он был в этом уверен. До этого момента.

Машина, зафырчав, притормозила у типичного придорожного мотеля, даже по-своему очаровательного в своей убогости. Артур презрительно сморщил нос, но промолчал, все еще посматривая краем глаза на Альфреда. Франциск, перед уходом незаметно сжав руку англичанина, ушел договариваться насчет комнат. Джонс бледной тенью застыл у машины и выглядел почти жутко, когда грозовые всполохи освещали его лицо. Мэтт сглотнул.

Ощущение неправильности происходящего усиливалось с каждой минутой.

Когда вернулся Бонфуа, тишину, кажется, можно было резать ножом, так же как и тяжелый предгрозовой воздух. Альфред, отмерев, помог Франциску выгрузить сумки из багажника и донести до комнат. Мэтт, набравшись смелости, дернул Артура за рукав. Англичанин посмотрел на него, вздернув бровь.

— Что с Альфредом? — шепотом, будто речь шла о какой-то страшной тайне, спросил канадец.

— А что с ним? — ответил Артур ровным голосом, так, что вопросительная интонация почти исчезла.

Мэтт снова неловко замялся.

— Ну… он какой-то странный.

Артур криво усмехнулся и дернул плечом. Мэтт знал этот жест, он означал, что Керкленд переживает какую-то внутреннюю борьбу. Наконец он тряхнул головой и ответил, тоже понизив голос:

— Спроси у него сам.

Значит, Артур знал, в чем дело, но говорить не желал. Возможно, думал, что это слишком личное, чтобы посвящать Уильямса? Они с Альфредом все же родственники. Что-то семейное?.. За тягостными мыслями Мэтт чуть не прозевал момент распределения комнат. Естественно, Франц и Артур пошли спать вместе (как будто могло быть иначе), оставив их с Альфредом на пороге комнаты с двумя сумками.

Альфред подхватил обе и преувеличенно бодро выдал:

— Ну что, пойдем?

И, не дожидаясь ответной реакции, удивительно шустро скользнул в комнату, как раз когда первые тяжелые капли забарабанили по крыше. Мэтт вздохнул и вошел следом.

Гроза, словно внезапно налетевшая песчаная буря, в мгновение ока разрослась до масштаба маленькой катастрофы. Уильямс от души надеялся, что этот старый мотельчик выдержит натиск природы. В комнате было тускло, мрачно и неуютно. Очень некстати вспомнился недавно просмотренный всей компанией хичкоковский «Психо», и формальная обстановка номера сразу стала вызывать напрягающие ассоциации. Впрочем, Мэтт не был похож на красивую блондинку, а значит, внимание местного Нормана Бейтса, если таковой тут имелся, ему не грозило.

Лампа на тумбочке тускло горела, а номер казался серым и выцветшим. Запах — спутанный клубок ароматов дешевых цветочных духов, дезодоранта, пота и пыли, — кажется, намертво въелся в дешевенькое одеяльце на кровати и бумажные обои. Мэтт никогда не был брезглив, в отличие от того же Артура, но ложиться спать и вообще находиться в этой комнатушке не хотелось. Впрочем, едва ли на улице сейчас лучше.

Альфред, словно слыша его мысли, плюхнулся на кровать, даже не сняв обуви, и завернулся в одеяло. Мэтт сел рядом, слыша, как пружина матраса жалобно скрипнула.

Мэтту очень хотелось спросить. В чем дело? Что с тобой? Почему ты молчишь? И самое главное — как я могу помочь тебе? Но, вспоминая Артура, он молчал. Доверие — это не то, что можно вырвать из человека силой. Оно либо есть, либо…

Думать о том, что Альфред ему не доверяет, было больно. Потому что сам Мэтт доверил бы ему свою жизнь.

Кулек из одеяла зашевелился синхронно с раскатом грома. Послышался какой-то приглушенный звук. Мэтт прислушался, не веря своим ушам. Звук повторился.

Нет. Не может быть.

— Ал?

Одеяло ритмично вздымалось, в такт прерывистому дыханию. Мэтт сел ближе и осторожно потянул за край, выпутывая Джонса из шерстяного кокона. Парень лежал, свернувшись клубочком. На загорелых щеках блестела влага, а светлые ресницы топорщились мокрыми иголками. Альфред снова всхлипнул.

Уильямс, наверно, не смутился бы сильнее, даже если из-за стенки Франциск с Артуром снова устроили бы одно из своих знаменитых бурных примирений. Человек, которого он считал непобедимым, несгибаемым, тихо и беспомощно плакал, и Мэтт не знал, что с этим делать.

Не в силах подобрать слов, он просто обнял его, как ребенка, мягко поглаживая по голове и пропуская пшеничные пряди сквозь пальцы. Ему всегда хотелось проверить, правда ли они такие мягкие, как кажутся. Правда он думал надеялся, что это случится при других обстоятельствах.

Альфред плакал.

Это не укладывалось в голове. Просто ломало все законы бытия. Если бы дождь пошел снизу вверх, Мэтт и то удивился бы меньше. И сейчас, глядя на этого большого, потерянного ребенка, он впервые ощущал такую уверенность в себе, такое присутствие духа. Альфред всегда защищал его. Будь то школьные хулиганы или злобный соседский ротвейлер. Альфред всегда помогал ему тащить тяжелые сумки. Смешил, когда на душе было невыносимо гадко. Поддерживал. Закрывал собой.

Теперь был его черед.

И когда Мэтт уже решил, что они так и заснут в обнимку, под оглушающие раскаты грома, Альфред заговорил:

— Это было десять лет назад, мне было девять, и я жил на ферме в Айове. Артур иногда приезжал ко мне летом, но в тот год он не приехал. Мы с отцом часто спали на крыше амбара, там было что-то вроде чердака, можно было подняться по деревянной переносной лестнице и спать, глядя на звезды. Он показывал мне разные созвездия… Я, правда, только Большую Медведицу и мог найти самостоятельно, — Альфред шмыгнул носом и слабо улыбнулся. — Но он запрещал мне ходить туда одному. Но я все равно ходил, потому что звезды были очень красивыми, и я спал и думал, что, когда вырасту, буду как капитан Кирк, он же тоже родом из Айовы, знаешь?.. В общем, смотрел туда, в небо, и думал, что полечу к звездам. Это случилось ночью. Я снова спал там, сбежал, когда родители ушли в свою спальню. Началась гроза. Молния попала в дерево. Оно росло очень близко к амбару, и, когда загорелось, огонь перекинулся очень быстро. Я проснулся от жара. Там горело все. Все, понимаешь? Деревянный амбар, сено вокруг… И эти раскаты грома на улице…

Мэтт зажмурился и прижал голову Альфреда к своей груди. Он не хотел думать об этом, но воображение легко нарисовало ужасную картину — пылающий деревянный домик, гроза, кукурузные поля вокруг и маленький мальчик, запертый в ловушке…

— Отец меня вытащил. Они с матерью проснулись от воя нашей собаки. Мать кинулась проверить, спал ли я, а когда не нашла в комнате, подняла крик. В общем, можно сказать, спас меня Спайки, — Альфред изломанно улыбнулся и стянул напульсник с руки. Мэтт замер на секунду, а потом потянулся и сжал его руку, в том месте, где на коже расплывался старый ожог.

Вспышка молнии осветила комнату и две застывшие фигуры на постели. Альфред беспомощно уткнулся ему в плечо.

Мэтт обнял его сильнее, как никогда чувствуя желание защитить человека, который защищал его всегда и везде. Он справится, сможет. Должен.

До рассвета еще было далеко.

@темы: Франция/Англия, фанфик, Моя писанина, Яой (слеш), Hetalia Axis Powers

---

Летний челлендж. День третий: "крем от загара"

le baiser du soleil
Автор: Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Франциск/Артур(Франция/Англия)
Рейтинг: NC-17
Направленность: слеш
Жанры: Романтика, PWP, ER (Established Relationship)
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: Палящее солнце, нетерпеливый Франциск, крем от загара и бледная кожа Артура.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5891986

Посвящение:
Конкретно этот фрук - Касу. Спасибо за челлендж, друг

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Написано на летний челлендж. День третий: "крем от загара".
Рейтинг я давно не писал, если что извиняйте
le baiser du soleil (фр.) - поцелуй солнца
Как всегда я даже пвп не могу написать не впихнув немного пиздостраданий х)


Солнце было в зените.

Ветерок с моря нежно холодил кожу, но этого все равно было недостаточно. Пот катился градом, Артур раздраженно пыхтел, а Франциск…

Франциск наслаждался.

Отпуск у воплощений стран — дело нечастое, поэтому Франция, как истинный гедонист по натуре, упивался всем, чем мог, выживая из последней отпускной недели все до капли. Неизвестно когда ему в следующий раз выпадет шанс поваляться на песчаном бережку да прихлебнуть коллекционное вино. Да, было невыносимо жарко, а солнце, казалось, вот-вот расплавит даже пластиковую пляжную мебель, но…

У Франциска был деревянный шезлонг, «маргарита» со льдом и Артур. Очень злой Артур.

Который, бросив бесплодные попытки намазать свою бледную спину кремом от загара, раздраженно швырнул тюбик в песок и звездочкой распластался на расстеленном пляжном коврике. Франциск умиленно вздохнул. Когда Артур злился на какие-то бытовые мелочи жизни, вроде потерявшегося где-то в недрах диванных подушек пульта от телевизора или подгоревших кексов, он был… ну, как дитя. Очень вредное, мстительное дитя с бровками домиком и взглядом исподлобья и…

— Может, хватит пялиться? — буркнул Керкленд и уткнулся лицом в захваченную с собой пляжную подушку, пряча раскрасневшиеся не то от смущения, не то от злости щеки. Он секунду грозно смотрел на Бонфуа, а потом резко сдулся и, перевернувшись на живот, капризно выдал: — Мне жарко.

Франциск сделал вид, что не услышал, и глотнул прохладного коктейля, пряча улыбку за стеклянным бочком бокала. В запотевшем стекле отразился кусочек сочно-голубого неба.

Артур злобно засопел. Франциск мило улыбнулся ему.

Никто в этом мире не был виноват, что сердитый Артур представлял собой такое милое зрелище. Никто. Дразнить его было одной из главных радостей жизни Франции, так что не судите его строго, ладно? Естественно, Керкленд, вспыльчивый по натуре, не выдержал первым, и валяющийся в песке тюбик крема, словно боевой снаряд, был метко отправлен в полет на вражескую территорию. Бонфуа, смеясь, сумел увернуться, зато отправленная вслед за кремом подушка настигла цель.

Бокал с остатками коктейля выпал из руки и прокатился по мягкому песку. Долька лимона сбоку шлепнулась туда же и мгновенно была подхвачена голодной чайкой. Франция с притворным сожалением вздохнул.

— Ну вот что ты наделал, маленькое чудовище?

Артур фыркнул.

— Хватит бухать. Сколько можно уже?..

— А ты бурчишь, как вредный старикашка, — парировал Бонфуа, отряхиваясь от песка и садясь рядом с Керклендом на коврик.

— Зато ты, я смотрю, вечно молодой, вечно пьяный, — раздраженно отозвался Артур, поведя плечами. Кожу, покрытую слоем высохшей соли от морской воды, уже стало ощутимо печь.

— Конечно. Жить надо так, будто тебе вечно восемнадцать, — не стал отпираться Бонфуа и подмигнул англичанину, но тут же озабочено нахмурился. Он коснулся плеча, но Англия зашипел, как облитый водой кот. — Что, сильно напекло?

— Ну, так… — Артур болезненно скривился и снова дернул плечом. Кожа на нем казалась воспалено-красной.

Франциск покачал головой и решительно подтолкнул Артура на коврик, подбирая тюбик крема с песка и отряхивая его. Артур дернулся было, но Франция неожиданно уверенным, даже властным движением вернул его в горизонтальное положение.

— Давай, Арти, не упрямься.

Керкленд фыркнул, пробурчав что-то под нос для порядка, но послушно лег назад. Черт с ним, с этим Францией. Вздумалось покомандовать — пусть. Хотя бы в отпуске почувствует себя главным, не без ехидства подумал Англия.

Франциск открутил колпачок и выдавил густую белую массу на ладонь. Крем приятно пах чем-то цветочным. Мужчина осторожно прикоснулся к покрасневшей коже и успокаивающе растер крем толстым слоем по спине, не обращая внимания на болезненный вздох.

— Ну-ну, petit lapin*, потерпи немного.

Экзекуция продолжалась недолго. То ли крем начал действовать, то ли Артур все же привык, но постепенно под уверенными мягкими поглаживаниями бледная спина с россыпью веснушек расслабилась, а сам Артур впал в блаженное оцепенение. Франциск наклонился ближе и слегка придавил англичанина своим телом. Тот снова издал какой-то невнятный звук, который можно было истолковать и как «что это ты удумал, ирод?», и как «черт с тобой, только не останавливайся». Бонфуа, конечно, выбрал вторую трактовку.

Спина у Артура была красивая.

Фарфоровая кожа, пусть сейчас местами сильно обгоревшая, трогательно сведенные лопатки (Франциск аккуратно обвел их пальцами, стараясь, впрочем, не давить на покрасневшую кожу), на шее, там, где начинался золотистый затылок, рассыпались, как звезды на небосклоне, темные точки родинок. Франция потянулся и прижался к ним губами, собирая капельки соленого пота. Он зарылся лицом в выгоревшие на беспощадном солнце золотистые пряди, пропахшие морем, и выдохнул. Этот запах, соленый и грубый, навевал воспоминания о другом Артуре, из прошлого, с жестокой кривой улыбкой на губах и абордажной саблей наперевес. Если уж выбирать, то Франциску, безусловно, больше нравится этот Артур, мягкий и расслабленный. Одомашненный, как он сам называл его про себя (про себя — потому что сказать такое вслух — смерти подобно). Тот же Артур, из прошлого, не нравился ему по многим причинам, но главная заключалась в том, что он не был его. Он принадлежал морю, а Франция был слишком ревнив.

И все же в том Артуре было что-то, что заставляло желать его с невыносимой, порочной, болезненной силой.

И сейчас, запах соли и местами опаленная лучами солнца кожа, будто вернули Францию в старые добрые (не очень-то, на самом деле) деньки.

Он любил Артура.

Нежно, сильно, испытывая взрощенную еще в детских годах привычку защищать его (но не от себя, конечно). Но иногда…

Иногда у него были и другие желания.

Руки, смазанные кремом, легко скользнули по пояснице, прошлись по ее очаровательным ямочкам. Франциск поцеловал каждую. Ткань шорт легко сползла вниз, открывая белые упругие ягодицы. Артур рвано выдохнул, но не дернулся.

В такие моменты Франции обычно казалось, что он спит и дрейфует где-то в своих прекрасных и несбыточных фантазиях, потому что такой Артур, покорный, томный и усмиривший свою неуемную гордыню, мог привидеться лишь во сне. Такой горячий, податливый, кусающий губы до крови и шепчущий его имя…

— Артур, — хрипло, почти умоляюще выдохнул Франциск.

Это была просьба, приказ, мольба — все сразу. Как много можно уместить в одном слове. В одном имени. Артур…

— Да, — выдохнул Англия, сдаваясь, утыкаясь блестящим от пота лбом в чуть загоревшую кисть и снова кусая губы. Франция мысленно пытался считать до десяти, но сбивался на тройке, когда Артур сжимал там, в тугом горячем нутре, его пальцы и выгибал спину — россыпь веснушек словно оживала и пыталась сбежать с бледного полотна кожи. Франциск ловил их губами и языком, кусал мочку уха со следом от сережки — еще один отзвук того, другого Артура, который, словно новая нота в давно знакомой, выученной наизусть мелодии, окрашивала все в другие цвета. Заставляла звучать ярче, гуще, сочнее… так что перед глазами все вспыхивало и темнело.

Артур стонал.

Он обычно был молчаливым в постели, кусая ладонь и губы, изо всех сил сдерживаясь, словно стыдясь своего голоса, чувств, открытости перед кем-то, пусть и любимым, но все же чужим. Для Артура открыться означало показать слабость. Доверять Англия не умел.

Поэтому сейчас Франциск чувствовал, что у него внутри от этих надломленных, хриплых стонов что-то ломается и сладко замирает в груди. Артур был таким… Артуром. Глупым, резким, надменным, уязвимым, хрупким, любимым…

— Je t’aime.

Это было ожидаемо, даже, наверное, почти пошло в своей банальности, но Франция никогда не лгал в такие моменты. Зачем?.. Они и так максимально обнажены друг перед другом, видят насквозь каждую ложь, каждое обещание. Франциск так часто жалел, что в прошлом было много моментов, когда он использовал эти слова как оружие, как пощечину, вливая этот сладкий яд в уши. Как он лгал снова и снова, пока Артур окончательно не перестал верить ему. А когда он впервые сказал их искренне, Англия, конечно, понял все по-своему, с присущим ему цинизмом. Они использовали друг друга, сжигали, ломали, и это не могло пройти бесследно. Для них постель тогда была полем битвы, где каждый стремился показать свое превосходство, свою власть над другим. Им бы давно следовало остановиться.

Артур страшился любви, но тяга к саморазрушению всегда была в нем сильна, а потому он поддавался на эти провокации снова и снова, и вот в какой-то момент их обоих затянуло слишком сильно. Франция забыл, что страсть — это обоюдоострый клинок, а когда вспомнил, уже было поздно.

Артур тяжело дышал и тихонько вскрикивал от каждого толчка. Он все так же лежал, уткнувшись лбом в собственную руку, пряча искаженное наслаждением лицо. Но Франция видел часть его профиля, блестящие от выступивших слез ресницы и золотистые песчинки в волосах.

Когда сдерживать себя стало невыносимо, Франция сдался, отпустил и провалился в болезненное, жаркое и душное удовольствие. Артур соскользнул туда вслед за ним, расслабившись в его руках и покорно подставив соленые губы под прощальный поцелуй. Это была их маленькая традиция — легкий, почти целомудренный поцелуй после всего, как напоминание о том, что они не слились здесь не только телом. Франциск любил эти моменты иногда даже больше основного действа. Они были как богатое послевкусие вина, раскрывающиеся после глотка.

Артур все так же лежал на коврике, мягкий, взъерошенный и блестящий от пота и крема. Жесткая линия рта превратилась в мягкую сытую улыбку.

Взгляд Франции скользнул по пляжу и зацепился за лежащий в песке стеклянный бокал. Он издалека даже напоминал выброшенную на берег бутылку с бумажным посланием — как призрак далеких времен, из которых показался едва заметной тенью «другой Артур», так внезапно разжегший его страсть. Франциск оглянулся на «одомашненного» Артура, уже поднявшегося и складывающего пляжный коврик, и подумал, как все-таки хорошо, что старый Артур и старые (не особо) добрые времена остались позади.
Редактировать часть

Примечания:
petit lapin* - крольчонок
Je t’aime - я люблю тебя (ну вдруг кто не знает х)

Вообще ппц как меня понесло. И да, я считаю, что это нц. Если кто-то ждал больше пошлоты, то звиняйте, у меня другой формат :3

@темы: Франция/Англия, фанфик, Моя писанина, Яой (слеш), Hetalia Axis Powers

---

Летний челлендж. День второй: "зонтик"

В Питере идут дожди (а у нас один зонт на двоих)
Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Гилберт/Иван(Пруссия/Россия)
Рейтинг: PG-13
Направленность: слеш
Жанры: Романтика, Повседневность, Hurt/comfort, AU, Соулмейты
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: [Соулмейт-AU, в котором необходимая одному из соулмейтов вещь исчезает и появляется у того, кому нужнее.] Иван и Гилберт живут в Питере. В гребаном Питере, где постоянно идут дожди.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5880360

Эта фигня началась летом.

Лето в Питере мало чем отличается от осени и весны — дождь стабильно выстукивал причудливые мелодии по крышам домов и шугал стайки туристов, пока коренные жители, привыкшие к подобным превратностям погоды, ютились под разноцветными грибами зонтов. Лишь зимой вода меняла свое агрегатное состояние и дождь превращался в мокрый противный снег.

Гилберт зонты не любил. Вернее, это зонты его не любили и сбегали с завидной регулярностью к другим хозяевам, забытые в библиотеке, аудитории или такси. Поэтому Байлшмидт прятался от капающий за шиворот воды, одевая куртку с капюшоном или теплую толстовку.

Летом же приходилось страдать.

Страдал Гилберт упорно, мужественно и сцепив зубы. Иногда картину портил некстати объявившийся насморк. Так продолжалось ровно два года (именно столько он жил в Питере, переехав сюда после поступления в университет), пока однажды, с тоской глядя на потоки воды, бьющие по стеклу автобусного окна, не обнаружил под рукой зонт. Тот был фиолетовым, с нарисованной мордой жирного кота, которая, в прочем, в сплющенном виде взирала на него весьма укоризненно, как бы говоря «я тебя еще не знаю, но уже осуждаю».

Байлшмидт оглянулся по сторонам, ожидая увидеть хозяина зонта (и втайне надеясь, что подобный не отыщется), но наткнулся взглядом только на сидящего рядом огромного татуированного мужика, читающего «Преступление и наказание». На потенциального хозяина зонта мужик похож не был, хотя, чем черт не шутит. С другой стороны насквозь мокрая футболка намекала, что зонт все-таки не его. Гилберт облегченно выдохнул.

О такой вещи, как обмен предметов между соулмейтами, он, конечно, слышал. Но на себе не испытывал ни разу. Слышать это одно, а видеть — совсем другое. Это как знать, что в мире где-то живет радужный единорог, а потом найти его на своем балконе, жрущего герань.

Байлшмидт взял зонт осторожно, как будто тот в любой момент мог взорваться. У него оказалась удобная складная рукоять с веселым брелком-подсолнухом. Очевидно девчачья вещица.

Гилберт не знал, радоваться ему или нет. С одной стороны, знать, что где-то там на свете есть кто-то, ждущий встречи с тобой, было весьма приятно. С другой, судя по зонту, это была глупая и кокетливая девица, любящая жирных котов.

На улице зонт раскрылся над головой, защитив его своими сиреневыми объятьями от проливного дождя. Гилберт, погруженный в раздумья, сам не заметил, как прошел три квартала, дойдя до общаги. Капли больше не стучали по асфальту, а на небе разноцветным коромыслом повисла радуга — еще одна особенность питерских летних дождей. Байлшмидт посмотрел на нее, такую по-детски яркую, и подумал, что зонт все-таки дурацкий. Но судить людей по зонту как-то неправильно. Тем более неизвестно еще, о чем подумал бы его соулмейт, одолжи он у Гилберта ну, допустим, старые шерстяные носки.

Уже зайдя в парадную, Байлшмидт понял, что зонт снова исчез, и даже испытал мимолетное сожаление.


****


Зонт появлялся и исчезал еще несколько раз.

На четвертый Гилберт уже не мог смотреть на него без улыбки. Он — зонт — стал своеобразной ниточкой между ним, и другим человеком, который, пусть сам того не желая заботился о нем, отдавая свою, без сомнению любимую вещь. О степени ценности зонта Гилберт сделал выводы исходя из брелка и царапин на рукояти, а так же одной чуть выбивающейся спицы. Зонтик явно не был новым и повидал много дождливых дней, но хозяин все равно предпочитал его более модным и целым собратьям.

Даже толстая и помятая рожа кота на боку, казалась, смотрела на него вполне благосклонно.

А потом выдалось целых две солнечных и душных недели, когда июнь в Питере стал наконец похож на летний месяц. Одногруппники Гилберта, радостно напялив футболки с короткими рукавами и кепки, высыпались на улицу, спеша получить свою порцию витамина д, пока небо снова не затянуло тучами. И только Байлшмидт ходил непривычно тихий и недовольно взирал из окна на всю эту вакханалию. Греться под теплыми лучами не хотелось. Ему надоело уже через два дня.

Зонт, что ожидаемо, бесследно исчез.


****


Через две недели Питер, будто очнувшись, возмущенно зашевелился и, как будто желая вернуть должок, зарядил проливным дождем и пронизывающим ветром. Причем именно тогда, когда Гилберт выполз прогуляться по Невскому проспекту и отведать легендарных пышек с Большой Конюшенной.

Ощутив, как первые холодные капли падают на нос, он залетел в первый попавшийся автобус. Электронные двери захлопнулись за его спиной едва не зажав рюкзак. Байлшмидт не глядя плюхнулся на сидение рядом с каким-то светловолосым парнем, смотрящим в окно и пошерил по карманам в поисках наушников и тут же почувствовал знакомую рукоять, испещеренную царапинами. Брелок подсолнух звякнул, привлекая внимание его соседа.

Парень повернулся.

Гилберт почувствовал, как его сердце проваливается куда-то в тартарары.


****


Зонт опять пропал.

Иван в расстроенных чувствах плюхнулся на стул и потянулся к чайнику с заваркой. Оля успокаивающе погладила его по плечу.

Зонт был подарком Наташи и представлял собой переносной сборник воспоминаний. Каждая царапина напоминала Ивану о каком-то светлом моменте его жизни. О том как они с сестрами втроем ютились под ним, весело смеясь. О первом поцелуе с, теперь уже просто другом, Франциском Бонфуа. Об одиноких, но таких любимых Брагинским вечерних прогулках по бесконечному Невскому проспекту, с остановкой в старом букинистическом магазине и кофейне, где Иван стабильно брал латте с лавандовым сиропом, таким же сиреневым, как его многострадальный зонт.

И вот, ни с того ни с сего, зонт начал пропадать.

Сначала один раз, потом второй, третий… Оля, услышав его бурчание, только рассмеялась. Мол, чего переживаешь, глупый, раз исчез, значит кому-то нужнее! Кому-то — это его соулмейту. Который, видимо, по каким-то причинам отказывался заводить свой собственный зонт, и продолжал тырить любимую вещицу. Надо признать, зонт никогда не исчезал, если был действительно нужен Ивану, поэтому, когда он сел в автобус, стараясь укрыться от начавшегося дождя, он никак не ожидал, что зонт снова испариться.

Впрочем, далеко он не ушел.

Не успел Иван снова расстроится, как знакомый брелок звякнул, зацепившись за чужие наушники. Рядом с ним сидел белобрысый парень в футболке с раммштайновским принтом и держал в руках его любимое сиреневое недоразумение с выбивающейся спицей. На автомате Брагинский потянулся уже, чтобы забрать вещь, но замер, глядя в вишневые глаза.

— Твое? — хрипловатым голосом спросил внезапный попутчик.

Иван неожиданно смутился. Зонт был старый, покоцанный и с явно страдающим от ожирения котом на боку. Совсем не модный и какой-то даже девчачий. Но парень неожиданно подмигнул в обаятельно-хулиганской манере.

— Классный зонт. Такой… стильный.

— Ага, — хихикнул Иван, выйдя из ступора. — Стиль называется «нищий студент».

— Студент, да? — хмыкнул парень, протягивая ему руку и помогая встать. — И где учишься?

— Я в государственном…

Увлеченно переговариваясь, они покинули автобус, чтобы уже через двадцать минут сидеть на кухне и гонять чаи и олиными плюшками. Судьбоносного зонта они так и не хватились.


****


Впрочем, на следующий день зонт появился сам собой в руках Гилберта, правда теперь под его сиреневой крышей прятались двое. Жирный кот на боку тихонько урчал, а может это был просто шум дождя.

@темы: фанфик, Моя писанина, Пруссия/Россия, Яой (слеш), Hetalia Axis Powers

---

Летний челлендж. День первый: "завтрак на балконе"

Чай и круассаны
Seraphim Braginsky
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пэйринг или персонажи: Франциск/Артур(Франция/Англия)
Рейтинг: PG-13
Направленность: слеш
Жанры: Романтика, Юмор, Повседневность, AU
Размер: Драббл
Статус: закончен
Саммари: Артур привык завтракать по утрам на балконе. К сожалению, его сосед-француз тоже.
Читать на фикбуке ficbook.net/readfic/5880281

Летнее утро в Париже — что может быть лучше?..
Если забить на то, что Артур ненавидел лето, Париж и особенно утро.

Почему он жил здесь? Керкленд и сам не раз задавался этим вопросом. Наверное, он просто слишком консерватор и если уже обжился где-то, то с места снимался с трудом. Не то что его кузен Альфред, не человек, а перекати-поле. Сейчас, наверно, колесит где-то по бескрайним просторам Айовы. Самого Артура в Париж занесло из-за лучшего друга, румына Стефана, который отучился на модельера и рванул, естественно, не куда-нибудь, а в столицу моды. И Артура прихватил за компанию, убеждая, что ему тут понравится и он еще и уезжать не захочет. Так, собственно, и вышло. Артур прошел все стадии — от отрицания («Нет, ни за что я не останусь в этот дурацком грязном городишке!») до торга («А может я просто буду приезжать и навещать тебя из Лондона, а? Тут ехать то… ») и, наконец, смирился. Правда, вслух признавать, что ему нравится в Париже, англичанин не стал даже под пыткам стефановскими булавками.

А началом новой жизни стала покупка чайника.

Если Артур купил чайник — это серьезно.

Парень вышел на балкон и вдохнул полной грудью. Воздух был теплым и мягким, ласковым, как сама Франция. Париж же летом напоминал потревоженный муравейник. Особенно туристический центр города. Толпы людей, из которых более всего раздражали бесконечные потоки китайцев, мечтающих, кажется, сфотографировать буквально все, даже помятую с утра рожу Керкленда, выходящего из метро. По этой причине Артур быстро перебрался из модной студии с видом на Эйфелеву башню в старый квартальчик, где дома стояли практически вплотную друг к другу. Какой-нибудь француз наверняка сравнил бы их со старыми любовниками, опирающимися друг на друга. Хорошо, что Артур не француз.

Керкленд полил цветы — свою вторую слабость после божественного напитка, именуемого чаем, и вернулся на маленькую кухоньку. Утром он, естественно, заваривал только крепчайший english breakfast[1] и делал сэндвичи с мармитом[2]. Да-да, найти его во Франции было непросто. Его даже позабавило выражение отвращения на лице молоденького кассира, когда он пробивал продукты. Но, эй! Мармит очень полезный, к тому же это национальный продукт!

Аккуратно сложив сэндвичи и поставив чайник на поднос, Артур вышел на балкон и с ужасом понял, что его уединение было нарушено самым вопиющим образом.

На соседнем балконе, мурча под нос что-то подозрительно похожее на репертуар Эдит Пиаф[3], сервировал столик светловолосый мужчина. Судя по холеной морде и внезапно обострившемуся у Артура приступу раздражения, это был самый что ни на есть настоящий француз. Нет, конечно, во французе во Франции не было ничего странного, но еще два дня назад там жила благообразная и глуховатая на оба уха старушка, которая почему-то называла Артура «Анри» и все пыталась покормить его свои фирменным эскарго[4]. Артур вежливо отказывался.

Первым порывом было схватить самое ценное (читай — чайник) и сбежать куда-то вглубь своей квартиры, завернуться в простыню и ждать, когда он уйдет сам. Примерно так же Артур вел себя при встрече с пауками.

Но француз заметил его и до отвращения дружелюбно махнул рукой.

Поздно. Отступать дальше некуда. За нами Лондон.

Артур растянул губы в кривой улыбке, которая обычно пугала соседских детишек, но французского щеголя она не смутила. Он довольно щурился под утренним солнцем и улыбался такой улыбочкой, что Артур знал, сейчас последует какое-то предложение, скорее всего в высшей степени неприличное (в понимании Керкленда), от которого любой уважающий себя англичанин должен отказаться, но…

Взгляд мужчины упал на поднос и на его лице появилось то же выражение затравленного ужаса, что и у кассира из магазина. Злобная улыбка Артура стала куда более искренней.

— Доброго утра, месье, — ехидно поздоровался Артур.

— Доброго, — слабым голосом отозвался его новоиспеченный сосед, все еще пялясь на сэндвичи. — Простите мою прямолинейность, но вы действительно собираетесь это есть?

«Да что этот французишка о себе думает», — раздраженно подумал Керкленд, скрипнув зубами. Он постарался сохранить максимально бесстрастное выражение лица.

— Разумеется собираюсь. А что? — Артур вздернул бровь.

Мужчина помялся, страдальчески вздохнул, и вернулся к своей корзинке круассанов. Восхитительных, свежих, хрустящих круассанов. Артур покосился на своих мармитовые сэндвичи и вздохнул. Ну, нет, теперь сдавать назад слишком стыдно. Он откусил кусочек, сразу же ощущая на языке специфический вкус и запил крепчайшим черным чаем.

И все же взгляд невольно будто сам по себе соскальзывал на соседа.

Тот разложил круассаны, масло и джем, а теперь…

— Что это вы делаете?! — вскрикнул Артур и махнул рукой, чуть не скинув на пол тарелку с сэндвичами. Француз вздрогнул, и удивленно посмотрел на него.

— Завариваю чай.

— Но… это же… — Артур, кажется, задыхался. — Он же в пакетиках!

Француз уже, судя по всему, решил, что Артур просто больной псих.

— Вы что, правда собираетесь пить это?

Выражение лица мужчины стало донельзя ехидным, когда он ответил:

— Да, собираюсь. А что?

Артур снова скрипнул зубами. Вот же французский козел!

— К вашему сведению, настоящим чаем можно считать лишь благородный напиток, заваренный по всем правилам, — гордо сказал Керкленд, ткнув пальцем в заварочный чайник.

Француз скептически посмотрел на него.

— Я бы побоялся доверять вкусам человека, который может есть это.

— Я не хочу слышать это от того, кто есть лягушачьи лапки и улиток.

Теперь настала очередь француза возмущаться.

— Это изысканная кухня, ты, péquenaud*!

Они с полминуты молча и грозно пялились друг на друга, после чего, синхронно фыркнув, вернулись к своей еде. Уходить с балкона никто не собирался.

На следующий день Артур стоял перед окрашенной в нежно-лавандовый цвет дверью и спрашивал себя, что он делает со своей жизнью. В руках у него был поднос с заварочным чайником. Сэндвичи с мармитом он предусмотрительно не стал брать.

Он заварил свой лучший чай, дабы показать этому недоумку, чего он лишается, распивая бурду из пакета.

Это было делом чести. Долгом истинного англичанина.

Дверь открылась и показался его сосед. Заспанный и в одних пижамных штанах он выглядел как будто отошел на минутку с фотосессии. Артур мужественно смотрел куда-то в район его подбородка с трехдневной щетиной.

— Артур Керкленд. Ваш сосед, — холодно процедил Артур. — А это настоящий английский чай. Знакомтесь.

Француз посмотрел на чайник. Потом на Артура. Снова на чайник. И широко улыбнулся.

— Ну, что ж, раз английский чай лично пришел ко мне, я готов познакомить его с настоящими французскими круассанами. Думаю, знакомство будет взаимно приятным.

Последнюю часть фразы он произнес как-то особенно выделив ее интонацией. Артур покраснел.


****


На следующее утро балкон Артура пустовал.


Примечания:
[1] - english breakfast (анг. "Английский завтрак") - сорт английского чая. Как видно из названия, употребляется в основном утром, как замена кофе. Очень крепкий и бодрящий.
[2] - мармит - национальная британская еда (так же популярна в Австралии). Представляет собой коричневую пасту с ярким вкусом и запахом, очень солёная и насыщена «пятым вкусом» — умами. Изготавливают из дрожжевого экстракта с добавлением других ингредиентов. Является популярным продуктом для завтрака, едят его, намазывая тонким слоем на хлеб, тосты или крекеры. Очень специфичное блюдо.
[3] - Эдит Пиаф - легендарная французская певица.
[4] - эскарго - изысканное блюдо французской кухни. По факту, это улитки х)
péquenaud* (фр.) - деревенщина.

@темы: Франция/Англия, фанфик, Моя писанина, Яой (слеш), Hetalia Axis Powers